Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Анне среди мужиков ничего доброго не сделать. Отец и соседи резко указали ей, чтоб там, где женщин не спрашивают, не вмешивалась, так что ей ничего другого не оставалось, как пойти с матерью в хлев.

Против дома Упениеков на улице остановилась Габриеле Дабран с двумя парнями из Союза трудовой молодежи. Завидев Анну, Габриеле вбежала через ворота во двор.

— Слыхала? Листовки из Москвы… Мы собираем их.

— На что?

— Точно дурная! — надула Габриела губы. — Не оставлять же этакую пакость. За них можно под военный суд угодить. У вас на дворе ничего не нашли?

— Не видела я. Мне шпионить некогда.

— Так понимаешь, листовки собрать надо! Чтобы не оставить какую-нибудь! — не унималась Габриела. — На вашем дворе и впрямь ни одной не было?

— Нет, — отрубила Анна, уже направляясь к хлеву.

В самый полдень в Пушканы из местечка вернулся Гайгалниек, с ним полицейский Глемитис и какой-то чужой штатский в узкополой шляпе, с черными суконными наушниками. Приезжих встретили зеймульшские ребята, мать Гайгалниека — полоумная Салимона — и Казимир Сперкай. Какое-то время они все вместе живо что-то обсуждали, затем вошли в избу Гайгалниека, а оттуда вскоре гурьбой направились к Упениекам. У незнакомца черных мешочков на ушах уже не было.

— Что же это? — удивился Гаспар.

У Анны упало сердце. Выследили? Казе проболталась? Или кто из русских ребят? Ночью на одного из них, кажется на Мишу, на дворе Спрукста наткнулся какой-то пьяный гость с поминок.

— Мы должны обыскать ваш дом, — повелительно сказал штатский.

— Факт! — Гайкалниек протиснулся с ружьем вперед. — Это государственная полиция. Бунтовщиков ищем.

— Каких еще бунтовщиков? — выпрямился Гаспар. — Что я, простой крестьянин, сделал господам из полиции?

— Это покажет обыск, — проворчал полицейский Глемитис. В дороге он, видно, сильно продрог: чихал, прикладывал руку к носу. — С чего начнем?

— Ну с избы. — Гайгалниек уже сунулся к сундуку Гаспарихи.

— В сарай! — распорядился штатский и бросил Казимиру: — Где это?

«Так вот как! Ну что ж, ищите ветра в поле!» — Поймав пытливый взгляд Петериса, Анна, подбадривая, подмигнула ему.

Обыск затянулся. Не найдя ничего в сарайчике, пошли искать в хлеву, затем в клети и вернулись в избу. Перетряхнули котомки Анны и Петериса, перерыли все в сундуках, кровати, в запечье. Хоть и накануне праздников подмели и вымыли все углы вокруг них, подняли пыль, как в риге. Полицейские злились, в том числе и на Петериса, отпускавшего язвительные замечания:

— Под поленом поискали бы… под цветочными горшками! В соломе поройтесь, с другой стороны тоже!

— Чего это они так разошлись? — наконец заговорил и Гаспар, к которому постепенно вернулся дар речи. — Чего им надо?

— Еще спрашиваешь… — прошипел Юрис Сперкай, глядя на Казимира. — Эти живодеры только и умеют шнырять по чужим домам.

— Молчать! — приказал штатский Юрису. — Твой дом где? Пошли! Поговори у меня!

Когда они, погнав перед собой Юриса Сперкая, исчезли за поворотом улицы, Гаспар окончательно пришел в себя и стал помогать сыну и дочери наводить порядок после погрома. У перепуганной матери руки отнялись.

— Боюсь, дочка, что нам уже никакой бумаги для школы не дадут, — с горечью сказал отец. — Не знаю даже, как быть теперь.

— Только не надо вешать носа! — С силой захлопнул Петерис крышку сундука. — Не тужи, сестра! После Нового года сам в волость схожу. А теперь к Юрке Сперкаю пошли! Человеку, может, свидетель понадобится. Не приглядишь, эти молодчики такую свинью подложат…

После недели, проведенной в Риге, Айна вернулась в Гротены полная сомнений. Было ясно, что она уже не сможет жить с тем настроением, с которым начала здесь самостоятельную трудовую жизнь шесть месяцев тому назад. Она уже не сможет отмахиваться от мучительных «почему» и «отчего», как раньше: «А мне какое дело, я в политику не мешаюсь». Это она поняла в ночь, когда вместе с остальными пассажирами своим дыханием подогревала нетопленый вагон поезда, шедшего на Индру.

В Трепе, на совершенно незнакомой станции, перрон которой освещался лишь фонариком дежурного, ей долго пришлось объясняться с кассиром, пока тот согласился сделать на билете отметку о перерыве поездки. По незнакомой лесной дороге она пустилась в нелегкий путь к находившейся в семи верстах усадьбе Бедраи, где работала и жила Мария Пурене. Из одних дружеских чувств Айна не побрела бы на ночь глядя по занесенной снегом дороге. Ее побудило к этому некое неодолимое внутреннее стремление. Прежде чем встретиться с мамой и братом, Айне надо было разобраться в самой себе, поговорить с человеком, которому она доверяла и который был способен понять ее. Во всяком случае, Айна понимала, что оставаться в неведении она больше не в состоянии, а встреча с Пурене может принести ей облегчение. В Гротенах она всегда чувствовала себя хорошо в Марииной комнате. Несмотря на все свои невзгоды, Пурене прислала Айне на праздники очень бодрое письмо. Так у кого же еще искать ей поддержки, как не у этого сильного человека.

Когда Айна, грязная, усталая, с промокшими ногами, попала в Бедраи, уже светало. Мария переодела ее, напоила малиновым чаем, уложила в постель. Айна сквозь дрему, правда, слышала и стук дверей, и голоса то глухие, то пронзительные, как у сорок. Разговор получился не таким, как ей хотелось бы: слишком часто к учительнице заходили за чем-то люди. Но из разговора с Марией Айна все-таки поняла, что охватившее ее беспокойство естественно и неизбежно. Ведь Мария и Антон Салениек пережили за это время еще большие потрясения.

— Твое беспокойство вызвано самой жизнью, — подтвердила Мария, когда провожала Айну на станцию, — несправедливостью нашей жизни, вернее, хваленого порядка. Они притесняют бедняков, обирают тех, у кого недостаточно острые зубы, преследуют человека, пока он не сломается, не поддастся. Но они ошибаются. Нас им не сломать, как бы ни изощрялись. Антона избили до неузнаваемости, — совсем тихо сказала Пурене. — Он плевал кровью и все равно говорил им прямо в лицо о своем презрении. И палачи отступили, спрятали когти. Они вынуждены отступить и передо мной. Хоть я всего лишь резервная учительница, которую можно швырять из угла в угол, морить голодом в закутке при волостном правлении; очень часто для такой, как я, не бывает работы. Но я вытерплю, как сотни и тысячи других. Не буду больше учительницей, пойду подметать городские улицы или ветки рубить и толкать вагонетки на общественных работах…

Раньше, живя в Риге, Айна охотно бродила по Старому городу и центральным улицам, озаренным блеском разноцветных реклам; по тротуарам фланировали нарядные мужчины и женщины, мимо витрин с красивыми и дорогими вещами, доступными лишь богачам. Айне и в голову не приходило, что она могла бы купить какую-нибудь из этих вещей, но любоваться ими, смотреть на них денег не стоило.