Нинель Громыко - Комсомольский комитет

Лучникова ушла с учительским кустом. Молодые учителя появились на берегу речки Тайнинки, где должны были сходиться первые лучи «звезды», когда здесь еще никого не было. Послышались радостные голоса:

— Мы первые!

Близилась полночь: пройдено двадцать километров, комсомольцам было весело, но все устали, и через час после ужина лагерь затих. Только из нескольких палаток доносились голоса: это комсомольцы что-то рассказывали друг другу. Думал ли кто-нибудь сейчас о перинах, о домашнем комфорте? Вряд ли! Куда удобней перины прохладный брезент на смолистых душистых ветках. А что может быть лучше свежего лесного воздуха, напоенного тонкими ароматами трав, и деревьев, и цветов, ночью они особенно нежны и своеобразны, таких не бывает днем. Лес полон таинственных звуков… Лена Лучникова, начальник отряда, сидела возле костра; подле нее, подогнув на траве ноги, расположился Толя Чирков. Сначала Лена думала: подойдет Толя к ней или нет? Толя шел с отрядом, но держался все время с другими девушками, хотя Лена, где бы ни была, все время чувствовала его взгляд на себе.

Лене хотелось еще раз поговорить с Анатолием, она не понимала его, хотя Анатолий и привлекал ее. Лена не раз с недоумением вспоминала, как Толя сказал, что он хотел бы, чтобы у него был такой друг, как она. В другое время Лена бы просто позвала его к костру. Но сейчас боялась. Вдруг он скажет, как Борис, что она хочет чего-то от него? Кто их разберет братьев!

Толя Чирков должен был дежурить ночью, с двух до четырех, но он недолго пролежал в палатке.

— Не спится что-то, я свои часы отдежурю, ты не думай, — сказал он Лене.

Лена дежурила. Собственно, их было трое, дежурных; но два комсомольца, воспользовавшись тем, что Лена не оставалась теперь одна, отправились бродить по ночному лесу.

Они молчали, прислушиваясь к звукам леса. Где-то ухнула сова. Спросонья звучно вздохнула лягушка. И вдруг переливчатыми затейливыми трелями совсем рядом рассыпался, засвистел соловей! И тотчас из одной палатки откликнулся юный, ломкий еще тенор:

И очень удачное подражание:

Анатолий и Лена переглянулись и улыбнулись друг другу. Потом они снова сидели молча. Неровный свет пламени освещал молодую траву.

— О чем задумался, Толя?

— Так, философствую, — словно очнувшись, ответил Толя. — Ведь многое в жизни зависит от нас самих, Леночка. И иногда так хочется размахнуться на что-нибудь, что один никогда не сможешь сделать. У тебя не было такого ощущения?

— Есть такое ощущение, — улыбнувшись, сказала Лена.

— А чему ты улыбнулась?

— Ничего. Тоже… так.

Толя уже не прежним спокойным, а сердитым, исподлобья взглядом смотрел на Лену. Потом он посмотрел вслед искрам, которые вылетали из костра веером, красновато-золотым вихрем, они то летели вверх стремительно, и тогда каждая искорка оставляла за собой струйки — золотой след, то вдруг искр становилось меньше, улетали лишь редкие яркие точки и змейки, тогда становился резче смолистый запах и над костром виднелся синеватый дымок. Кто-то воткнул в костер сухую елку. Костер вспыхнул и стал высоким, выше леса. Певуче потрескивали смолистые ветки. И к самому синему небу понеслась, кружась и волнуясь, метель крупных оранжевых, золотых искр. Палатки хороводом стояли вокруг костра, входами к огню.

— Лена, — вдруг напрямик спросил Толя, — а какие у тебя были отношения с Борисом?

Дежурные принесли еще веток и снова ушли в лес. Лена, разламывая на коленях звонкие сухие ветки и подбрасывая их в огонь, не сразу ответила.

— Товарищеские, а потом немного романтические, очень немного! А потом просто плохие. Твой брат карьерист. Я его сначала порядочным человеком считала. Он никого кругом не видит, кроме себя.

У Толи были и грубые слова для Лены. Хотел он спросить ее, а зачем дружила с Борисом, зачем вместе с ним ходила за город, зачем Лена вела себя так, что теперь вот Борис может говорить про нее гадости.

Но вместо этого Толя сказал:

— Не расстраивайся, Лена… — и хотел взять ее за руку.

И Лене этим он напомнил Бориса. Девушка отдернула руку и испуганно посмотрела на него.

— Когда-нибудь все само собой разберется, — сказал Толя, и Лена поняла: ему хочется еще поговорить о брате, но он бережет Лену, и Лена была благодарна ему за это.

Лена с облегчением вздохнула.

— Кажется, город сейчас так далеко… А смотри, здесь недавно был дождь: земля мокрая, — сказала она.

— Это роса.

— Да нет, роса на листьях, на ветках, а я про землю говорю. И как хорошо здесь! Мы в этом зеленом мире точно одна большая семья.

Лена тихонько засмеялась.

Где-то в вышине темно-фиолетовое ночное небо, которое едва можно было разглядеть сквозь ветви деревьев, прорезала молния. Долетел раскат грома.

— Вдруг дождь? — тревожно сказал Толя.

— Гроза, она короткая, — улыбнувшись, сказала Лена.

— А ты любишь музыку, Лена? — вдруг быстро спросил Толя. — Бетховена?

— Музыку? — мечтательно переспросила Лена. — Нет, ты знаешь, у нас в семье никто не занимался музыкой. Я ее просто не знаю. Вот песни советских композиторов очень люблю.

— Я тоже их люблю. Но ты много потеряла, если не знаешь Бетховена. Его слушаешь, и тоже хочется подняться и кричать от восторга. Такая сила! Вот у него… Слушаешь и слышишь: гроза, гром, все разбегаются. Скотина у ручья пьет воду. Пастух на дудке играет… Куда за этим литературе! Тут все… чувства человека… Я люблю, знаешь, дома включать радио: музыка играет, а ты к уроку готовишься, и на душе так хорошо.

Лена словно очнулась от вдохновения, с которым говорил Толя и которое словно заворожило Лену, и непонятно ей было, откуда в Толиных маленьких, бледных, зеленоватых глазах, во всем его длинном лице с горбатым длинным носом, к которому странно не шли очень прямые волосы, — во всем его облике было столько души, ума, жизни, большой человеческой красоты и обаяния. Просто хотелось смотреть ему в лицо, любоваться им.

Из одной палатки снова донеслась, нарастая, песня.

Лена встала, подошла к палатке, и Толя услышал ее убеждающий голос:

— Товарищи! Уже поздно, вы же спать людям не даете. Петь утром будем.

В палатке послышались смех, возня, но песня оборвалась.

Незаметно пробежали два часа.

— Надо и мне забираться в палатку, мое дежурство к концу, — сказала Лена Анатолию.

Но они просидели до утра.

Солнце, еще не показавшись, сбрызнуло лес пурпуром и золотом лучей. Поляна, на которой поздним вечером разместился туристский лагерь, была усеяна легкими белыми пушинками; они запутались в траве, белыми хлопьями легли на смуглую землю. Оказалось, поляну окружали тополя. Между тополями стоят прямые оранжевые сосны, на их ветках уже выросли стройные свечи, украшенные серебряными усиками подсыхающей смолы. И молодые шишечки, окруженные большими старыми иглами, висят рядом, они слеплены из крошечных шариков, из чешуек с ярко-зелеными сердцевинками; сожми такую, и она тихонько, звонко захрустит в пальцах, засочится, издавая нежный запах смолы и весны… И окажется, что каждая чешуйка состоит из двух живых, еще не раскрывшихся пестиков: сосна зацветает.