Нинель Громыко - Комсомольский комитет

— Мне не жизнь у вас… Условий нету… — вздохнул Мухин.

Несколько дней назад Алену приняли в комсомол. И хотя она уже не хулиганила, и не дралась в общежитии, и даже участвовала в заводской самодеятельности, горкома комсомола она очень боялась. Ей казалось, что секретарь горкома ни за что не согласится, чтобы ее приняли в комсомол. Но Соболев ничего не сказал. И только по тому, как он пристально посмотрел на Алену, она поняла, что Соболев ее помнит. Правда, ей задавали больше, чем другим, вопросов, но секретарь горкома был совсем не сердитый, а комсомольский устав она слишком хорошо выучила. Вместе с нею в комсомол приняли Тошку Филатова. Антон, последнее время ухаживавший за Дашей Хохловой из завода, очень гордился тем, что его приняли в комсомол.

А теперь Мухин. Алена понимала, что ему надо уйти. Ей было жалко его, и себя, и свою загубленную, как ей казалось, молодость.

И она сказала, тоже не веря в то, что ее совет придется Мухину по сердцу:

— А ты работать иди. Как Антон Филатов.

— У Тошки специальность. А мне что? Триста рублей получать? Мало.

— Учиться иди. Выучишься — будешь много зарабатывать.

Мухин молчал.

— Куда же ты теперь? — тоскливо спросила Алена. — Привыкла я к тебе. Где-нибудь тоже унээровское общежитие найдешь? Девку какую-нибудь?

— В Сибирь или на юг подамся. — Помолчав, Мухин спросил: — И чего ты в комсомоле нашла? Какая из тебя комсомолка!

— Уж какая есть, — вздохнув, ответила Алена. — Может, другой буду. А то что это за жизнь? Ничего не видишь.

Свистнув, подлетел торопливый поезд. Мухин быстро и охотно вошел в вагон. Паровоз стоял всего одну минуту. И когда вагоны тронулись, бывший приятель Алены исчез в тамбуре моментально, хотя мог бы еще стоять и смотреть на нее.

Алена долго оставалась на платформе и глядела в посветлевшую даль, в которой скрылся поезд.

Она поняла, как много мешал ей в жизни этот человек, встретившийся на пути, когда ей было всего шестнадцать лет.

Осенняя слякоть началась в городе. Даже асфальтированные мостовые были покрыты стекавшей с панелей жидкой кашицей грязи. А в горкоме, на коврах и на паркетном полу виднелись влажные следы.

— Молодой человек! В этом доме порядку учиться надо, если до сих пор не выучились! — окликала уборщица тетя Катя каждого, кто входил в горком с невытертой обувью.

Игорь посоветовал вручать провинившемуся швабру с мокрой тряпкой, чтобы он вытирал за собой.

— Только не кричите на весь горком, — сказал Игорь тете Кате, которая была не старше Люси Зайцевой. Товарищи прозвали ее так из-за нарочитой, необидной ворчливости, с которой «тетя Катя» делала замечания даже Лене Лучниковой. Но это было прежде. Теперь Лена замечаний не заслуживала.

Игорь улыбнулся, подумав о Лене. И заметил, что первый раз с тех пор, как от него ушла Тамара, он улыбнулся искренне и непринужденно.

Это было в тот день, когда Чирков и парторг транспортного узла Лев Кузьмич Ушаков сказали Соболеву, что им поручили проверить работу горкома комсомола и доложить об этом на бюро горкома партии. Что придут именно они, Игорь знал от Пурги.

Игорь положил на стол записную книжку, в которой разыскивал нужный ему телефон обкома комсомола, тяжело придавил ее рукой и с любопытством посмотрел на Чиркова, вспомнив замечание разговорчивого Зюзина, сделанное солнечным осенним днем, о том, что Чирков не любит его, Соболева. Игорь и сам замечал несколько странное, осторожное отношение к себе Бориса Исмаиловича. Оно обострилось особенно после истории с чугунолитейным заводом.

Но Игорь не боялся никаких предвзятых отношений к себе. Он был рад, что пришел именно Борис Чирков. Гораздо интереснее, если работу горкома разберет Борис Исмаилович, критически относящийся к Соболеву.

Лев Кузьмич, щуплый, низенький, расположился в кресле перед Соболевым и сразу забросал его таким множеством разумных коротких вопросов, что, хотя они были заданы с мягкой, ободряющей ласковостью, Соболеву отвечать на них было трудно. Соболев тщательно продумывал ответы, анализировал события, потому что чувствовал: ответом «просто так» Ушакова не удовлетворишь.

Чирков держался в горкоме комсомола уютно, по-домашнему. Он прошелся по кабинету и с улыбкой поинтересовался у Соболева:

— Ну как вы тут — ты и Лучникова — друг с другом ладите?

Лучникова, она только что перед этим появилась, и Борис не заметил ее, пренебрежительно улыбнулась и ответила вопросом:

— А тебе хочется, чтобы мы не жили дружно?

Чирков неторопливо, не поворачиваясь, оглянулся. В движении его, в грубоватом, не характерном для него наклоне головы была безыскусственная красота, и Соболеву показалось, что даже сейчас он любуется собой.

— Что вы, я рад, если вы дружно работаете, — вежливо сказал Чирков. — Начнем с документов, так я полагаю, Лев Кузьмич?

— Можно и так! — усы Льва Кузьмича затопорщились. — Елена Александровна, мы расположимся в вашем кабинете?

— Пойдемте, — непринужденно сказала Лучникова и еще раз оглянулась на Чиркова, который остался в кабинете Соболева.

Неужели, неужели она когда-то увлекалась этим человеком? Толя, вероятно, сказал бы, что у нее сейчас опять появился тот ненужный тон. Что же, она не сдержалась. Но ведь удерживаться от насмешки нужно только в разговоре с хорошими людьми. «Да, да, Толя, ты будешь не прав, если и сейчас мне сделаешь замечание!» — думала Лена. Было немного страшно от того, что Борис Чирков скоро станет ее «родственником». Но ведь родные — это самые дорогие, близкие сердцу люди? А Бориса она может просто вывести из своего дома, даже если он придет туда!

Через полчаса Лена забежала к Соболеву — достать у него из сейфа нужные ей материалы.

Чирков листал протоколы недавно закончившихся отчетно-перевыборных собраний и, слегка шепелявя, должно быть у него болел зуб, выговаривал:

— Смотри, что у вас делается, Соболев! Я до конца еще не просмотрел, а уже восемнадцать комсомольских организаций насчитал, которые на отчетно-перевыборных собраниях признали свою работу неудовлетворительной. Восемнадцать! А всего их девяносто девять.

— Сто двадцать четыре, — поправил Соболев. — Это было год назад — девяносто девять.

— Ну что же, — ответил Чирков. — Ты считаешь, что с этим можно мириться?

— Я этого не сказал! — удивился Соболев. — Нет, никто с этим мириться не будет. Уж это я вам обещаю.

— Ты ведешь себя словно мальчишка. Словно от твоего «нет» что-нибудь зависит! — Чирков, перегнувшись к Соболеву, снисходительно потрепал его за плечо.

— Я не привык бросать слов на ветер, Борис Исмаилович. И не привык, чтобы наше «нет» оставалось только словом, — сквозь зубы проговорил Соболев.