Владимир Домашевич - Студенты последнего курса

Ночью долго не мог заснуть. Из головы не выходит то, что пережито за день. Мысли о Гале, о фильме...

21.09.1952

Я не пошел на свидание. Ты, наверное, будешь сер­диться и доказывать, что я виноват. Тогда я покажу тебе свидетелей. Вот они, свидетели,— мозоли на моих руках.

...Часов в двенадцать в нашу комнату кто-то постучал. Ярошка, который как раз брился, собираясь куда-то ухо­дить, так как в воскресенье каждый использовал свое время, как ему хотелось, крикнул в дверь: «Входи»! Порог переступил довольно пожилой человек, худой и усталый, одетый в полинялую солдатскую форму без погон, в кир­зовых сапогах, с такой же кирзовой сержантской сумкой в руках. Без всяких «увертюр» он спросил простуженным голосом, не хотим ли мы заработать сегодня по полсотне рублей. Пока мы молча смотрели на него, как на чудака, он объяснил, что приехал со станции Козыреве, хочет за­вербовать ребят на погрузку зерна в вагоны. Работа лег­кая, подавай только шуфлем зерно на транспортер.

Ярошка отказался, сказал, что занят. Сразу согласил­ся я — надо было отдавать долги; за мной — Антонович. Малец уже куда-то ушел. Немного подумав, согласился и Рак — полсотни рублей на дороге не валяются, к тому же это было перед самой стипендией.

Через несколько минут, переодевшись, мы вышли из общежития. На улице ждала грузовая машина. Собралось всего человек двадцать, Поехали...

Длиннющие деревянные склады в Козыреве были за­валены зерном.

В нашей группе из девяти человек был Ромашка с физмата и еще несколько незнакомых парней с младших курсов. Надо было насыпать два вагона ржи. Казалось, это не так уж и много.

Взялись мы дружно, лента транспортера даже проги­балась, неся в вагон бесконечную струю ржаных зерен. На дне зерно было горячее, перелопачивать его надо было обязательно, иначе сгорит.

Через некоторое время начали болеть плечи, легкая деревянная лопата становилась все тяжелей и тяжелей, и в приемник транспортера шла уже не такая густая струя. Парни чаще стали отдыхать, выбегали во двор подышать чистым воздухом, прочистить легкие от пыли. Через не­сколько часов мы недосчитались двух человек.

Часов в пять пришел наш нарядчик, проверить, как идет работа. Поглядел в вагон, потом зашел в склад.

К этому времени мы уже сильно проголодались, так как выехали сюда перед обедом, да и деньги с собою были не у всех. Что делать? Он сказал, что выдаст аванс по червонцу, тут недалеко есть буфет, где можно перекусить. Мы с радостью согласились и через несколько минут уже дружно, забыв про усталость, направились в буфет. К со­жалению, в нем ничего хорошего не было — только гриб­ная солянка, черный хлеб и лимонад. Проголодались мы так здорово, что все это показалось нам лучше всякого лакомства.

После еды и отдыха работа пошла дружней, но только смерклось, как мы с сожалением заметили, что наша бригада уменьшилась еще на два человека, в том числе пропал и Рак. Почти то же самое было и в другой группе.

С такой же легкостью, как и соглашались, бросали хлопцы эту работу, не жалея ни потраченною времени, ни денег, которые им обещали.

Прежде чем начинать второй вагон, долго спорили. Два незнакомых хлопца склонны были бросить работу. Ромаш­ка, Антонович и я доказывали, что надо сдержать слово. Хлопцы согласились, но вскоре их и след простыл. Оста­лись мы, последние могикане. А работы еще было много, на трех человек хватит до полуночи. Но мы не думали бросать, не из-за денег, а просто из-за принципа: неужто мы такие слабаки?

Мне запомнится тот вечер на всю жизнь. Это была исключительная по упорству борьба мускулов и нервов со временем и усталостью. Мы работали, как одержимые. Наши руки, как механические грабли, не переставая, ки­дали и кидали на бесконечную ленту транспортера тяже­лые, точно свинцовые, зерна. Я поглядывал на Ромашку, на Антоновича, видел их усталость, чувствовал и сам, что слабею с каждой минутой, но мы не сдавались. В тот ве­чер я понял, что значит сказать себе: надо! Тогда силы берутся неизвестно откуда. Кажется, их уже нет, но ты знаешь, что тебе нельзя расслабляться, так как впереди еще много работы, и держишься.

Последние силы... Кажется, вот-вот упадешь. Не чув­ствуешь ничего — все чужое, все не слушается тебя: су­ставы рук и ног будто заржавели, будто высохла в них вся «смазка», и ты, кажется, слышишь, как они скрипят. В голове пустота, только какой-то нестерпимый шум и звон — от усталости или от нудного завывания мотора. Шаркает, скрежещет на катках черная бесконечная лента транспортера, бешено мчит вверх ту горсть зерен, которую ты непослушными руками подал в приемник. К черту! Хватит! Зачем себя истязать? Кто нам скажет за это спа­сибо? Еще будут смеяться, как над последними дура­ками...

Думаю, что такое желание было не только у меня одного. Но вслух мы не сказали ни одного слова, которое выдало бы нашу временную слабость. Мы выстояли до конца!

Утомленные до предела, но счастливые, поздно ночью мы возвращались домой, в общежитие, неся в сердцах ра­дость нелегкой победы.

25.09.1952

Какой же я плохой психолог — просто смех! Вчера мы поговорили по-человечески и наконец поняли друг друга.

Оказывается, есть люди, которым не нравится наша дружба. Таким человеком оказался наш общий знако­мый — Краска, начинающий поэт, а вообще любитель сплетен и грязных шуток, земляк той самой девушки, что гуляла с Галей Обушенко по проспекту второго мая. Я его и не знал бы, но случилось так, что Краска как-то в на­чале сентября зашел в нашу комнату спросить, когда собирается литературный кружок. Иногда он приходил к нам на филфак, хотя сам был географ, и приносил свои стихи. После каникул никто еще ничего не знал. Антонович, староста кружка, не успел договориться с руководи­телем.

С первого дня Краска не понравился мне своей развяз­ностью, желанием залезть в чужую душу.

Теперь он считал меня чуть ли не своим другом, мы часто встречались в химкорпусе: он приходил к своей землячке, я к Гале — девушки жили в одной комнате.

Он подавал мне свою вялую руку с длинными паль­цами и, задрав вверх нос, спрашивал у меня всегда одно и то же: «Ну, как успехи?» — вкладывая в эти слова одно­му ему известный смысл. А я, по своей наивности, отвечал по настроению: когда — «неважные», когда «можешь позавидовать», а когда просто посылал его к дьяволу.

В тот вечер в комнате он снова, как у старого прияте­ля, спросил: «Ну, как успехи?» — и показал свои некра­сивые зубы.

«Тебе это очень интересно?» — не слишком вежливо спросил я. Он хитро ушел от ответа, стал выкручиваться и, наконец, перейдя на нравоучительный тон, сказал, что с нею, это значит с Галей Обушенко, надо действовать смелее, она не любит сантиментов, воздыханий и т. д. «Это я хорошо знаю»,— самоуверенно закончил он.