Владимир Домашевич - Нимфа

Когда он позвонил Янине на службу и с гордостью со­общил о решении председателя горсовета, у той словно язык отнялся.

— Почему ты молчишь? — удивился Жорес. — Недовольна?

— Что ты, что ты... Я... я от радости. — Голос ее преры­вался. — Уж и не знаю, что тебе сказать, как благодарить... Слезы сами текут...

— Успокойся! Зачем волноваться? Все хорошо, все идет по плану... Наконец-то будем иметь то, что заслу­жили...

— Спасибо, милый, за радостную новость. Даже не ве­рится в такое счастье...

— Чудачка, ведь я говорил, что добьюсь своего.

...Спустя два месяца они получили на проспекте новую квартиру: три большие комнаты с высокими потолками, просторная кухня, широкий коридор. Просто рай после крохотной комнатушки. Первое время квартира почти пу­стовала — нечего было ставить.

Начал Жорес со своего кабинета. За «одолженные» у Янины деньги купил раскладной диван, полированный письменный стол, приличный шкаф, несколько мягких стульев. С этого времени он жил у Янины постоянно, хотя койку в общежитии по-прежнему держал за собой. Если б кто спросил, зачем ему место в общежитии, он, пожалуй, не дал бы вразумительного ответа. Очевидно, человек не хотел рисковать. Стоит ли делать сальто на канате, не под­страховавшись сеткой?..

10

Без малого четыре года совместной жизни пролетели для Жореса и Янины почти незаметно. Прожили они их тихо-мирно, без каких-либо серьезных конфликтов. Жорес сумел навести во всем строгую экономию, хотел купить машину.

Янина всегда соглашалась с ним. Света же восприни­мала все по-своему и незаметно стала отдаляться не толь­ко от Жореса, но и от матери. Янина замечала эти переме­ны в девочке, но, видно, ничего не могла придумать, она была между двух огней: боялась и за Жореса, и за дочку. Но дочь, родная кровинка, считала мать, всегда поймет ее, с нею всегда можно поладить. Другое дело Жорес. Как его удержишь, если не лаской, не кротостью, не постоянным вниманием к мелочам, которые мужчины часто имеют при­вычку преувеличивать и считать едва ли не основою своего бытия? Да она и старше его без малого на десять лет. А это много, очень много. Как ни старайся, как ни следи за собою, все равно видно: он в самой силе, а она уже на­чинает отцветать, полнеет фигура, блекнет лицо, появляет­ся все больше морщин, седых волос. Годы неумолимы.

В то же время Янина с нескрываемой радостью замеча­ла, как ее Света, недавно еще такая угловатая и несклад­ная девчонка, становится привлекательной девушкой. Ино­гда у матери рождалось чувство страха: ведь умом Света еще ребенок. Сможет ли она совладать с незнакомыми ей чувствами, все более и более волновавшими молодую впе­чатлительную душу?

В последнее время Янина стала примечать перемену в отношениях дочери к Жоресу. До этого девчонка дичи­лась его, избегала лишних разговоров, хотя тот старался всячески проявлять к ней терпеливое внимание, даже неж­ность. Янина воспринимала это как обычную детскую рев­ность — вот явился в дом чужой человек и отнял у нее маму. Да и Жореса понять было нелегко. В его душу не заглянешь,— натура скрытная и подчас совершенно недо­ступная.

Мать видела: Света менялась и внешне и внутренне. Теперь дочь смотрела на Жореса не только как на челове­ка, отнявшего у нее самое дорогое существо на свете. Она уже, очевидно, видела в нем и симпатичного мужчину, ко­торому хотела понравиться, да только смутно представля­ла, как этого достичь. Девушка знала, что она привлека­тельна, что на нее заглядывается не один мальчишка в школе. Значит, должна нравиться и Жоресу, который по­мог им получить квартиру и который не так уж стар, как поначалу казалось...

Что-то подобное происходило и с Жоресом, который тоже заметил перемены, происшедшие в падчерице. До этого он смотрел на нее как на обиженное жизнью дитя, хотя мать изо всех сил старалась ни в чем ей не отказы­вать. Но время шло, и вот худая, неуклюжая девчонка стала писаной красавицей, от которой и в самом деле глаз нельзя было оторвать.

Бежали дни, недели, и Ляховский все острее чувство­вал, что Света перестает быть для него безразличной. Пы­тался убеждать себя: чушь, все пройдет. Даже смеялся в душе — весна виновата!.. Однако легче не становилось. Случались минуты, когда он страшился оставаться с нею наедине,— Янина нередко работала во вторую смену. А девушка, словно читая мысли Жореса, старалась ча­ще попадаться ему на глаза: то похвастается какой-либо безделушкой, то проскачет мимо на одной ноге, улыбнется: «Ну как, к лицу мне эта кофточка?»

Она никогда не называла его «отцом», «дядей», даже «Жоресом Григорьевичем». Говорила только — «вы». И вот теперь мучительно искала и никак не находила того един­ственного слова, с которым можно было бы легко и просто к нему обратиться. Наконец тихо произнесла «Жорес». Произнесла и зарделась, потом попросила: «Разрешите называть вас так, когда нет мамы...» Жорес улыбнулся и кивнул в знак согласия, хотя тут же подумал: «Правильно ли это, ведь Света может расценить мое согласие как сла­бость. Да и хорошо ли договариваться об этом за спиной у Янины?» Подумал и сам себя успокоил, мол, все это сущая ерунда. Света не решится называть его по имени, но вско­ре убедился, что это так. Девушка называла его Жоресом и уже не смущалась...

Вскоре Ляховский допустил еще одну ошибку, хотя на первый взгляд это был обычный жест внимания с его сто­роны. Света пожаловалась матери, что у нее нет купаль­ника — старый мал, а на следующей неделе на уроке физ­культуры надо сдавать плавание. Мать велела подождать до зарплаты. Ляховский же перед этим разговором как раз получил стипендию и пообещал выручить падчерицу. По­том каялся. Ходил, выбирал, терзался мыслью: а вдруг не подойдет или не понравится. Лучше бы дал деньги, пусть бы сама выбрала на свой вкус. Такие покупки обычно де­лала Янина. Бывало, купит что-нибудь, а Свете говорит: это отец тебе сделал подарок.

Жореса сердила подобная тактика задабривания. И все ж купил — золотистый шелковый купальник и рези­новую шапочку. Отдал Свете, которая была несказанно рада обновке, разделся в прихожей и поспешил в свой кабинет. Надо было заканчивать дипломную работу, вре­мени оставалось в обрез, а тут еще государственные экза­мены на носу. Правда, все это его мало тревожило. Глав­ное было сделано — комиссия по распределению оставила его в столице, в солидной газете, редактор которой заранее дал на него заявку. Теперь надо было только разделаться с дипломной работой — доработать последнюю главу и все начисто переписать.

Последние две недели Жорес почти безвыходно проси­живал за своим письменным столом. Сильно осунулся, вы­глядел усталым и, казалось, ничем не напоминал прежнего Ляховского — всегда подтянутого, чисто выбритого, эле­гантно одетого молодого человека, каким его и привыкли видеть товарищи.