Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Это был удар — ну за что? — вы меня понимаете. Огонь такая штука — убивает быстро, с ним не совладаешь. Мне осточертели соболезнования, я их слышать не мог. Бедняга Хромой! Один как перст. Если бы хоть у них был ребенок. Хоть бы кухня осталась… Народ у нас добрый, я это вам уже говорил. Порода такая. И снова я стал самым что ни на есть последним хромым из всех хромых, ведь никто не дал мне ни гроша, нет, куда там, а вдруг я с горя пущу деньги по ветру себе на погибель. Накопить их ох как трудно, вы со мной согласны? И как-то спозаранку, чтоб меня никто не увидел — а спал я на конюшне, где стояли пожарные лошади, — я ушел из городка. Даже ни разу не оглянулся, к чему? Но знаете, я не плакал, характер у меня сильный. Сам не знаю, как оказался в Барселоне. Шел много дней, видел, что виноград созрел и его уже убирают, заработал на подхвате немного деньжонок, но скоро виноградники опустели и меня застигли первые холода. Понятно, что шел я слишком долго, но… Хромая нога не пускала. Устроился каменщиком и сторожем на стройку. Там строят много домов, вы это знаете, и немало иностранцев приходят посмотреть. Быстро уладил все свои дела. Кровать и несколько ящиков в подвале того самого дома, который строили… Хорош я был в своих лохмотьях, туристы приходили посмотреть на меня, фотографировали, не знаю, что уж они говорили об Испании, даже приносили с собой всякие вещички, чтобы меня сфотографировать, потом уносили обратно, как-то раз принесли жилет тореро, потом — четки из ракушек, фигурку Фатимской божьей матери, а однажды привели осла в нарядной сбруе. Ну и типы, для чего им были эти фотографии? Я-то думал, что, когда я стою смирно перед фотоаппаратом, на фотографии не видно, что я хромой, скорей всего, поэтому они меня и снимали. Эти иностранцы — тоже жалостливый народ. Вот так я и тянул лямку. До тех пор пока в руки мне не попала эта чертова бумажонка, как будто свалившаяся с неба. Стал я ее читать, а тут откуда ни возьмись жандармы. Нет-нет, к чему подробности. Схватили, ничего слушать не стали — и в тюрьму на хорошенький срок. Ясное дело, я был человек пришлый, скорей всего, сам и поджег свой дом — вот до чего додумались, — а если этого мало, так я еще и «из тех», и к тому же хромой, вот именно, хромой, и не знаю уж, что там еще за мной нашли. А потом выпустили, опять-таки не сказав за что, вернее, за то самое, за что посадили, но к этому времени стройка закончилась, красивый домина получился, многоэтажный, наверняка с отоплением и прочими штучками, о которых трубит реклама в газетах. Но моего подвальчика как не бывало. Выбросили на свалку мою кровать, пружинный матрац, чемодан, ладанку Пресвятой Девы Милующей, она висела на стене как память о Пруден. Начальство страшно на меня рассердилось — глядите, как хитро, — за то, что я оставил работу без предупреждения. Ну, я сразу же ушел оттуда, вид у меня, наверно, был дикий, борода отросла, а там теперь ходили чисто выбритые и хорошо одетые люди и на меня поглядывали с интересом, того и гляди снова примутся фотографировать. Вам нетрудно догадаться, что я снова пустился в путь, но теперь уже, едва завидев парочку гражданских гвардейцев [83] Во франкистской Испании гражданские гвардейцы выходили на дежурство только по двое. , спешил подойти к ним и смиренно просил, чтобы они меня зарегистрировали, быстренько сообщал им все свои данные, не скрывая ничего, а вдруг да… Простите, этот кашель… Ерунда. Скоро для меня все уладится, вот увидите, очень скоро. Да, сейчас я работаю здесь садовником, каждое утро спускаюсь в город купить что кому надо — хлеба, молока, газеты, журналы — и выполняю поручения обитателей приюта: сигареты, шампунь для волос, мыло «Вальда», стельки или каучуковые прокладки от мозолей — словом, все, что попросят, они же не белые вороны, о чем речь, мы все тут обездоленные. По вечерам у меня времени хоть отбавляй, и я могу в полное удовольствие разглядывать свою ногу — она все сохнет и уже превратилась бог знает во что, как-нибудь я соберусь с духом, оторву ее и устрою ей пышные похороны, честное слово, и тогда им придется искать другого садовника, и я представляю себе, вижу глазами памяти в свободные вечера, как этот новенький встает ни свет ни заря, берется за шланг для поливки, дергает сорняки тут и там — их семена разносит ветер, — сгребает сухие листья, потеет, таская по газону косилку, которая давно уже на ладан дышит, и ходит осторожно, чтоб не помять цветы матушки Аделы, а то останется без сладкого и не будет смотреть телевизор после ужина, вижу, как он спускается по тропинке, чего доброго тоже хромая, за молоком и яйцами и мочегонным для управляющего, дона Сехиса, и каждые две недели идет в участок, и улыбаюсь, заранее зная, о чем будут спрашивать его жандармы при входе в город, и становлюсь в очередь с туристами, которые охотятся за оборванными испанцами, да, друг мой, да, здесь, в подвалах строящихся домов, я ведь могу зайти куда угодно без заявлений и поручительств и не нуждаюсь в добрых и полезных советах сеньора судьи, я гляжу, не обжигаясь, на вечный огонь, в котором горит Пруден, а иногда играю в кубики с малышом, который у нас не получился, тем лучше для него, да-да, не спорьте, и я ношу пакеты для тех, кто сидит в каталажке, или для тех, кто уехал далеко-далеко, им тоже не сладко, попали из огня да в полымя, и я загоняю обратно в водохранилище всю воду, ушедшую через прорванную плотину, и расставляю все, как было раньше: дома, занавески, улицу Вердуго, балкон с цветочными горшками, городской бар, комод с рубашками, клеенку с Гуадалквивиром и Гибралтаром, отдаю тетушке Бласе все письма, пусть узнает обо всем и поворчит, ведь она тем и была счастлива, да и что в этом такого, и я смеюсь над всеми, кто обзывал меня хромоногим и швырял в меня камни, я представляю себе, что с ними сталось, одни умерли, другие живут скучно, вот именно: скучно. Только вот я не знаю, как восстановить мою родную деревню, сделать ее такой, какой она была до бомбежки, это было бы лучше всего — я так думаю. А под конец все растворяется в нескончаемом воскресном вечере, он бывает так хорош. Вам приходилось когда-нибудь почувствовать, как хорош воскресный вечер, когда сидишь дома один и смотришь, как дневной свет густеет в пять часов, в шесть, как свежеет, холодает? И ты никуда не спешишь… Не замечали? Конечно, вы человек ученый, а ученые люди ничего не замечают, простите меня, они немного твердолобые, думают, как улучшить мир, но не замечают, каким может быть воскресный вечер, поди узнай — почему, но сегодня как раз воскресенье, и мне не надо пятиться в страхе, прикрываясь локтем от человеческой жестокости… О господи, если бы все это было на самом деле и все они были бы здесь, грелись на солнце в пять часов… Если вы когда-нибудь еще заедете сюда, пожалуйста, привезите мне хорошую карту Испании, хочется посмотреть, как у нас идут дела…