Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

1969

Когда это было, я уже не помню, врезалось в память только само событие. Ненастным днем мы хоронили профессора. Зимний ветер, налетавший резкими порывами, швырял нам в лицо ледяную изморозь. Под стать погоде оказалась и печальная церемония. Поначалу мы собирались организовать большую прощальную демонстрацию. Огромная процессия медленно шла бы за катафалком, движение на улицах перекрыто, и безмолвная толпа заявляла бы целому городу, чт о значил этот человек при жизни, сколько он продолжал значить, несмотря на его смерть. Даже мелькала мысль о листовках, полных намеков, но от этой идеи отказались, чтобы не давать полиции повода к провокации… А кончилось все ничем… Большая траурная демонстрация не состоялась. И похороны были лишены даже малой доли торжественности, соответствовавшей месту, которое усопший занимал в нашем интеллектуальном мире, не было даже того, что обычно сопровождает погребение стольких посредственностей, — ни парада учеников, несущих на плечах гроб, ни машин с венками от различных официальных и полуофициальных организаций, ни торжественного кортежа дряхлых академических знаменитостей… Ничего этого не было… Были обычные похороны, прошедшие при ужасающем равнодушии большого города, как будто хоронили безвестного человека. За похоронной машиной ехало несколько автомобилей, а в них — последние и немногочисленные приверженцы профессора: они быстро пересекали улицы, смешиваясь с потоком сотен и сотен торопящихся по своим делам машин… Причину этого последнего поражения никто не мог толком объяснить. Говорили о давлении со стороны властей, о страхе в определенных кругах, о раздорах и разногласиях между различными группами вечно разъединенной оппозиции… Как бы там ни было, но только мы, немногочисленная группа людей, встретились на кладбище, где хоронили самоубийц. Холод, дождь да небольшое незащищенное пространство, на котором нашли последний приют те, кто отказался от всех земных надежд; слова, полные веры в человека и в несчастную родину, высеченные на надгробиях людей, составивших славу прошлого века, хотя гонимых и поносимых при жизни, — все это повергло меня в такое глубокое уныние, что, пока засыпали землей могилу, где покоился наш бедный и любимый учитель, я не мог отделаться от мысли, что конец его был не только простым и естественным, но, более того, являлся последним, главным уроком, в котором нам указывался единственный путь, по которому следовало идти. Последний поступок, за который некоторые так критиковали профессора, на самом деле логически вытекал из его, да и нашей жизни, из того, кем были мы и какое значение имели… Это была неумолимая судьба, которую нам навязывала грустная история нашей родины…

Думаю, что более-менее таким было настроение, владевшее небольшой кучкой людей, в тягостном молчании окруживших могилу. И все же когда холмик был насыпан, когда мы возложили на простую и бедную могилу венки, то попытались скрасить церемонию, как это принято в таких случаях. Один из бывших учеников профессора — уже много лет, как нашего учителя отстранили от кафедры, и учеников молодых, активно работающих у него не было — прочел отрывки из его трудов. Другой взволнованно, хотя и коротко сказал о том, чем была жизнь профессора, что она означала для всех нас и какой пример нам подавала; и наконец еще один ученик говорил о свободе, которую искали все великие люди, о чем свидетельствуют их произведения и их последний выбор: о свободе, которая была путеводной звездой человека, с которым мы только что простились навсегда, и которая, если мы ее добьемся, целиком отдав себя борьбе, будет лучшим памятником ему…

Когда эта короткая церемония закончилась, мы стали расходиться небольшими группами. По дороге домой я еще раз убедился в полном равнодушии огромного города, ничего не ведающего ни о похоронах, ни об этом человеке. Мир следовал своим путем, даже не подозревая о нашем существовании. Настроение мое совсем испортилось, и я почувствовал себя совершенно одиноким. Кем мы были, что значили, какую роль играли? Я сказал об этом В., процитировав «Макбета», который, хотя и не понял, откуда эта цитата, снова резко осудил мой пессимизм. По его словам, я преувеличивал, у меня были пораженческие настроения… Положение было не таким безнадежным, как мне казалось. Нас еще рано сбрасывать со счетов.

Рано… Какими далекими казались дни, когда наши имена зажигали энтузиазмом университет, когда мы открыто возглавляли любую демонстрацию и если попадали за это в тюрьму, то поднимали шумиху ведущие зарубежные газеты… Как далеки были теперь те времена, почти забыты. Теперь… кем мы были теперь? Писателями… Писателями, которые ничего не публикуют, и одна из причин — никто не хочет читать… Или художниками. Но разве кто-нибудь за пределами нашего небольшого круга знает хотя бы, что означает слово «искусство»? Интеллектуалами… Какое глупое, напыщенное слово! Оппозицией… Да о какой оппозиции можно говорить? Кто составляет эту оппозицию? И оппозицию кому?..

Сказочка для дурачков. Да, к чему обманываться. Похороны старого профессора — лучшее доказательство. Присутствовало только четверо близких друзей… И причина тому совсем не полицейские репрессии, не разногласия внутри оппозиции, как утверждают. И хотя доля правды и в этом есть, настоящая причина в другом… Она в том, что нас четверо. Четверо наивных мечтателей, которые постепенно смиряются, или исчезают, или кончают с собой, как несчастный человек, которого мы только что похоронили.

Мне стало совсем грустно. В., оптимистически настроенный, продолжал критиковать меня, обвиняя в пораженческих настроениях, как всегда упорно утверждая, что скоро все изменится. Сколько же времени это все продолжается? Я был еще ребенком, когда один мудрый и либеральный профессор математики, выгнанный со своей кафедры, радостно предсказывал неизбежное падение того, кого вот уже столько лет люди зовут Великим Старцем. Сколько же лет прошло с тех пор, как старый профессор, друг моего отца, произнес эти слова? Теперь точно и не скажешь. Знаю только, что тогда я был ребенком, и вот уже на пороге старость… Сколько раз за прошедшие годы слышал я, как повторяли эти слова? Сколько людей, как тот профессор, с надеждой предсказывали близкое падение режима, а потом сами сошли в могилу, унеся с собой несбывшуюся надежду? И все продолжается по-прежнему, под жесткой властью Великого Старца. И какая разница, что вот уже несколько лет он нигде не показывается, давая повод самым нелепым слухам? Значение имеет лишь то, что он, властный, невозмутимый, требующий, как идол, поклонения, продолжает распоряжаться нашими судьбами. А за этим вездесущим образом скрываются группировки, когда-то давшие ему власть, поддерживающие ее и по сей день, так же как пять тысяч лет назад прятались халдейские жрецы за глиняным божком Маруком…