Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

У двух людей, выпрыгивающих из нее, нет лиц. У них есть головы — кажется, на картине Чирино я видел что-то подобное, — а вместо лица пустой овал. Возможно, поэтому они кажутся одинаковыми. Я не помню ни их фигур, ни одежды. Только захлестнувший меня ужас.

Я бегу по узкой извилистой улочке беленых домов. Она беспредельно удлиняется, кажется, ей не будет конца. А под ногами — темный, вязкий песок, как и на пляже, в нем глубоко увязают мои ноги, и, чтобы вытащить их, нужно прилагать неимоверные усилия. Я не вижу своих преследователей, но чувствую постоянно за плечами их тягостное присутствие. Передо мной — открытая дверь, за ней — спасение.

В мрачной и прохладной прихожей слышится назойливое жужжание летней мошкары. Затемненный коридор ведет к закрытой двери. Я толкаю ее. В первую минуту меня ослепляет свет. За столом перед раскрытой папкой с множеством машинописных листов сидит человек; неподвижный, с головой погруженный в свои мысли, он, кажется, не замечает моего присутствия. Берет один из листов. Бережно, почти любовно вырезает из него бумажного человечка. Потом открывает альбом с черными обложками и очень осторожно наклеивает человечка на одну из его страниц. Я стою неподвижно и молча. Я знаю, что эта папка — моя, что тот листок написан мною. Оглядываю стены комнаты. Повсюду цветные литографии с изображениями Пресвятой Девы, которая, кажется, сверлит вас взглядом… Я отделяюсь от земли, как прыгун в высоту, снятый замененной съемкой… В своем медленном полете легко проникаю через стену… Сначала я не узнаю ни места, ни спутников… И вдруг все становится ясным — направляемся к кладбищу. Хоронят профессора, и меня окружают мои друзья — В., М., А., С. (хотя довольно странно, что С. находится здесь, ведь его уже больше года нет в живых). Но с другой стороны, похороны совсем не те. Мы идем пешком за катафалком, который везут лошади, а кладбище, куда мы идем, — кладбище в небольшом городке, где прошло мое детство. Все происходящее очень похоже на проводы нашего школьного преподавателя физики — мы шагаем двумя рядами за катафалком, построенные по классам, а на лицах у нас написано деланное сожаление… Только теперь мы хороним профессора, и мы уже не дети, а взрослые, соратники по оппозиции, интеллектуалы, выступающие против режима, — В., М., А., С. (С., который умер больше года назад…). Мы идем по дороге, обсаженной рожковыми деревьями, платанами и каштанами, к ограде, из-за которой виднеются стройные верхушки кипарисов. Прекрасный день. Солнце, мягкое и ласковое, озаряет небо цвета индиго, в воздухе разлит аромат смородины, и монотонный звон колоколов, вызванивающих с белой колокольни по усопшему, медленно поднимается, смешиваясь с торжественно кружащими в небесной голубизне орлами. Во сне я отчетливо различаю цвета и не нахожу в этом ничего странного или противоестественного. Именно в такие дни мы прогуливали занятия в школе и приходили на склон, где было расположено кладбище, чтобы съесть тут принесенный из дома завтрак, хлеб с сыром, а осенью и весной расставить силки на непоседливых коноплянок. Но сегодняшний день не для радостных детских забав… Хоронят учителя, и вот мы уже стоим вокруг вырытой могилы, пока мужчины на крепких веревках опускают туда гроб… Двое могильщиков начинают забрасывать яму землей… И в этот момент я с ужасом вижу, что у них одинаковые пустые овалы вместо лиц, нет ни бровей, ни глаз, ни носа, ни рта, ни волос — лишь пустота, которую надо заполнить. Я вижу эти пустые лица — лица моих преследователей, вижу, как они склоняются надо мной сверху, засыпая меня землей… Ведь это я лежу в могиле, внутри гроба, через крышку которого видно, как они взмахивают лопатами; и земля, падая на крышку гроба, давит неизбывным тягостным грузом; эта невыносимая тяжесть лишает воздуха мои легкие, наполняя их страшным смятением — оно растет и в конце концов взрывает мой сон на тысячи кусочков, оставляя мне сладостное утешение проснуться. Я радостно вздыхаю — наконец-то живой, освободившийся от гнетущего кошмара…

Проснувшись, я вспомнил сон во всех деталях. Это было первое, что пришло мне в голову, и я подумал, что он приснился мне только что. Возможно, я действительно видел его в этот раз, но уже не впервые. Пробудившись от кошмара, я подумал было, что лежу на постели, в своей тесной комнате. Но смутно понял, что это не так. Я действительно был в своей комнате, когда очнулся от кошмара, но сейчас находился в другом месте. Это заставило меня предположить, что сон был не реальностью, а лишь воспоминанием о другом, давнем сне…

Я лежал в незнакомой постели, в незнакомой комнате, где двумя параллельными рядами стояли, сверкая железом и белизной, кровати. Я всегда ненавидел удвоения, которые, кажется, преследуют меня… Мало-помалу с удивлением и испугом я начал узнавать и понимать, что меня окружало. У человека, лежавшего на соседней кровати, нога была в гипсе; у его соседа справа — рука подвешена на сложном переплетении тросиков с грузами; у соседа слева красовалась подчелюстная повязка. Без сомнения, я был в больнице. Но как я тут очутился? И вдруг я отчетливо все вспомнил.

Вспомнил, как проснулся — не теперь, а много лет назад, давно, бог знает, сколько времени прошло, — от своего кошмара. Проснулся там, в убогой комнате, освещенной бледным утренним светом, и понял, что ничего не произошло, что никто не пришел арестовывать меня. Постепенно кошмарный сон отступал, как отступали и воспоминания о том, что произошло накануне. Все оказывалось просто нелепой случайностью, абсурдным сцеплением бессмысленных фактов. Ничего не случится. Беспокоиться не нужно…

Но когда я вышел на улицу, кошмар возобновился. И с такой силой, что с полным основанием можно сказать: только тут он по-настоящему и начался.

Затем последовали несколько безумных дней, когда сводящие с ума близнецы с тоненькими усиками, темными очками, в нелепых плащах уличных фотографов следовали по пятам, чем сводили меня с ума. Где бы я ни был, там оказывались и они: в кафе, на улице, в дешевом ресторанчике, где я обычно обедал… Я заметил их даже в кино, куда однажды случайно забрел. Они никогда не подходили близко, ни разу не сказали ни слова… Они просто находились там же, где и я…

Не могу точно сказать, сколько дней длилась эта глупая и бессмысленная слежка. Не могу описать охватившее меня отчаяние. Такие вещи нужно пережить, чтобы понять. Однажды, когда их ужасное присутствие особенно меня тяготило, а страх мой почти достиг размеров безумия, я вернулся домой раньше обычного. Входя в подъезд, я повернул голову, чтобы увидеть, продолжается ли по-прежнему это необъяснимое преследование. Сзади не было никого. Поднявшись по скрипучей лестнице, я вошел в квартиру. Невозмутимые и одинаковые, сидя на моей собственной кровати, близнецы ждали меня…