Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

«Да неужели они способны прекратить войну, забыв даже предупредить об этом?» — спросил Алмос. Ирония была настолько вымученной, что он и не подумал сопроводить свои слова улыбкой.

Честно говоря, я считал, что они способны на все. Но это все постоянно сопровождалось стонами, криками, взрывами. Безмятежный покой, разливавшийся по долине, казалось, не принадлежал этому миру, который люди так ожесточенно оспаривали друг у друга. Все вокруг было странно-незнакомым, и только пронизывающий тело нестерпимый холод — единственное привычное ощущение— возвращал нас к реальности.

Пройдя немного вперед, мы увидели еще один труп. Голова лежала в луже, и замерзшая вода сомкнулась над ней, намертво припаяв к земле. Пальцы правой руки были сжаты, кроме указательного, протянутого в сторону одной из дорог перекрестка. Вероятно, смерть пришла оттуда. Крутая каменистая дорога взбиралась по склону холма, сильно петляла и терялась в густом тумане. Неужели судьба может посылать подобные знаки? Мы не успели подумать об этом и тем не менее, ни на минуту не поколебавшись, последовали ее немому указанию.

«Рождественский ужин — маленькое волшебство, — снова заговорил Алмос. — И знаешь, вовсе не в том дело, что можно хорошо поесть. Сидящие за накрытым столом щедро делятся своей любовью, бережно передавая ее друг другу, как кусочек рождественского пирога…»

«Так где же двенадцатый батальон?» — резко перебил я, разрушая образ, созданный фантазией моего друга.

Действительно, мы шли уже так долго, что невозможно было не встретить каких-нибудь живых существ, будь то друзья или враги. Вокруг в беспорядке валялись фляги, винтовки, покрытые тонким слоем снега, фуражки, вмерзшие в лед, и непонятные предметы, наполовину засыпанные землей. Мы поднимались по склону холма в надежде найти возвышенное место, чтобы осмотреть оттуда долину. Какая-то смутная тревога все время гнала вперед. И вот, когда наконец мы достигли вершины, клочья тумана неожиданно рассеялись и в образовавшемся между облаков просвете открылась долина, где медленно шевелилась серая человеческая масса.

Алмос жестом предложил двинуться вперед, но я остановил его: «Подожди. Еще неизвестно, кто они. Постараемся подойти незаметно».

Мы стали медленно спускаться, пригибаясь к земле, прячась за редкие кусты. Люди, одетые в военную форму, толпились на небольшом участке земли, огороженном колючей проволокой. Они почти не шевелились. Холод леденил дыхание тысяч ртов, и над головами молчаливых солдат плыло белое облако пара.

Зрелище было настолько удивительным, что я вышел из укрытия, забыв всякую осторожность. Алмос также выпрямился во весь рост, даже не отчитав меня, что не преминул бы сделать в других обстоятельствах.

Легкий шорох и скрип заиндевевшей земли под нашими ногами вызвал сильное волнение в лагере. Офицер, стоящий снаружи проволочной изгороди, повернулся и заметил меня и Алмоса. Это был капитан в форме наших войск, что вселяло доверие, и поэтому, когда он жестом приказал подойти, мы покорно повиновались.

Однако вблизи лагерь производил впечатление еще более странное и таинственное: рядом, не обращая друг на друга никакого внимания, стояли наши солдаты и враги. Форма у тех и других была грязной и рваной.

«Что это значит?» — подозрительно спросил Алмос.

«Это отборочный лагерь», — спокойно ответил офицер.

Военная терминология так разнообразна, что способна, пожалуй, найти оправдание любой форме армейского унижения. Но этот термин был совершенно новым, мы не могли отождествить его ни с чем известным. Не приходило в голову, какой «отбор» можно производить в маленькой, богом забытой долине, и, если бы не годами выработанная привычка тупо повиноваться приказу, ни я, ни Алмос никогда не вошли бы в этот лагерь.

Сержант записал наши имена и анкетные данные. Люди вокруг стояли небольшими группами, тихо переговариваясь. На лицах не было ни тревоги, ни возбуждения, однако создавалось впечатление, что все чего-то терпеливо ожидают. Алмос задал два-три вопроса, но солдаты только пожали плечами, не сказав ни слова.

«Черт возьми, ничего не понимаю, — пробормотал мой друг. — Если верить здравому смыслу, все это только мираж, галлюцинация. Но я ведь вижу и тебя. Ты-то живой, настоящий?»

В этот момент к нам подошел какой-то солдат. Судя по молодости, его призвали совсем недавно. «Нам всем сначала так казалось, — заметил юноша, как бы отвечая на вопрос Алмоса, — как будто видишь какой-то странный сон. Но я стараюсь не думать об этом, ведь здесь, за колючей проволокой, чувствуешь себя в безопасности».

Руки его были засунуты в карманы, он весь сжался от холода. Выражение лица постоянно менялось — от насмешливого до грустного. Солдат сказал, что в лагере находится два дня, но и это достаточно большой срок, принимая во внимание сложность его дела.

«Но что это за лагерь? Ты не знаешь?»

«Точно не знаю. Разное говорят. Некоторые считают, что Красный Крест, решив взять на себя миссию по прекращению войны без кровопролития, собирает солдат в подобных лагерях, чтобы постепенно свернуть военные действия и возвратить людей к их гражданским заботам».

Лицо Алмоса осветилось агрессивной улыбкой.

«Какая чушь!» — выпалил он.

«Да, я тоже так думаю. А еще говорят, что мы в руках специальной организации, призванной вернуть в соответствующие части солдат, отставших после боя».

Но и это объяснение не показалось логичным: ведь в лагере были и наши противники.

«Я склоняюсь к третьей версии, хотя у нее и мало сторонников, — продолжал наш новый знакомый. — В этом лагере собирают уже выбывших из строя…»

«Как? — перебил Алмос. — Значит, и мы тоже вне игры, сами того не зная?»

«До некоторой степени. Сейчас я объясню почему. Раз вы сразу не отбросили невероятные предположения, отнеситесь к моим словам серьезно. Мы выйдем отсюда в составе трех колонн: погибшие, пропавшие без вести и дезертиры. После боя все так запутано, что необходимо навести порядок…»

И, вдруг помрачнев, он сказал, что не удивится, если попадет в самую страшную колонну. Солдат сдвинул полевую сумку, висевшую на плече, и показал на правом боку куртки темно-красное пятно. При глубоком вздохе оно намокало, и на сукне ярко проступала кровь. Потом одежда впитывала ее, и пятно вновь приобретало матовый оттенок.

Зрелище потрясло нас. Но вместо того, чтобы посоветовать солдату лечь в госпиталь или хотя бы поинтересоваться, что с ним произошло, и я, и Алмос почему-то вдруг подумали о себе. Человеку свойственна мнительность — часто, будучи здоровым, начинаешь ощущать симптомы болезни, которой страдают окружающие. Я почувствовал слабую ноющую боль в спине и не решался дотронуться до нее. Алмос протянул руку к затылку, а затем внимательно посмотрел на ладонь. Результат, видимо, удовлетворил моего друга, потому что он с прежним пылом вернулся к разговору: «Но послушайте, ведь совершенно очевидно, что мертвецы должны были бы лежать на земле, дезертиры — хоть немного волноваться, а без вести пропавших мы вообще не могли бы увидеть. Все-таки нужно называть вещи своими именами…»