Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

— А теперь отдыхать! Все по местам. Нужно будет пополнить группу кем-нибудь из деревни. В силу обстоятельств мы прибегаем к помощи случайных проводников, непроверенных людей. Лучше всего было бы найти кого-нибудь из местных крестьян, знающего каждую тропинку, человека, который сам пришел к борьбе за свободу, за революцию. Только нужно искать, а не ждать, что он свалится с неба. Не стоит обманываться — мы люди городские, и здесь нам трудно. Не хватает проводника, его глаз охотника, собачьего нюха, шестого чувства. Даже его хитрости!

— Трубить во все трубы! Разыскивается лазутчик! Дать особые приметы?

Все, кроме Куэваса, засмеялись.

— Уверен, что мы его быстро найдем.

— Ну-ну. Дай бог.

Взрывы хохота.

Задвинув занавески — мягкий осенний вечер еще не погасил сияние ясного неба, — женщина начала раздеваться в темном углу, откуда он не мог разглядеть ее.

(«Сейчас она уляжется рядом, на этой чужой кровати. Судя по всему, сегодня будут одни разговоры». Нужно быть начеку, не усложнять и без того натянутые отношения, избегать уклончивых ответов, так раздражавших ее. На стене напротив огромная картина — Барселона начала века: бульвар в окрестностях города, благообразные господа в стиле Прата де ла Рибы [72] Прат де ла Риба, Энрике (1870–1917) — каталонский политический деятель и писатель. , владельцы текстильной фабрики, занятые разрешением социальных проблем, теперь уже устаревших. Картина показалась ему еще более нелепой, уем обычно. «Уже несколько месяцев вместе. Тайные свидания… Разве я имею на это право?» Как он мог попасться в ловушку? Нурия лежала совсем близко — повернув голову, он почувствовал, как ее светлые крашеные волосы щекочут висок. На лестнице зловеще загрохотало ведро. Зашумели опускающиеся жалюзи, укрывавшие от последних лучей вечернего солнца. Вдали — сирена парохода. «Почти идиллия».)

— Я даю тебе время подумать. Можешь еще помолчать, меня это не обижает.

— Устал как собака. Весь день на ногах.

— Ах, да. Новая выдумка — продавец газовых плит на дому…

— Почему бы и нет?

— Только не надо со мной об этом. Рассказывай кому-нибудь другому. Мы не дети и прекрасно все понимаем. А наши разговоры — только попытка спрятаться друг от друга. Я знаю примерно, в какую игру ты играешь. Или догадываюсь.

Куэвас попытался свести все к шутке:

— Ты будто сочиняешь сюжет какой-то комедии. Ну что ж, можно развлечься. Жду продолжения.

— Ты участвуешь в политической борьбе. Наверное, жил много лет за границей. Это прорывается даже в простом восклицании. И еще — твое имя не настоящее. Но я тебя не упрекаю. Иначе и быть не могло.

— В твоем положении самое благоразумное — сбежать. Или донести в полицию, сообщив мои приметы, через друзей, которые защищают твои интересы.

— Зачем? Чтобы заработать угрызения совести? И лишить себя удовольствия скрываться здесь с тобой? Можешь спать спокойно.

— Допустим. А если нас застанут вместе, разве у тебя не будет неприятностей?

— Я и это обдумала. Притвориться удивленной, утверждать, что ты обманул меня, а я была влюблена — вот и поверила.

(Беседа, хотя и была для них совершенно необычной — впервые они говорили в открытую, — постепенно приобретала неприятный оттенок супружеских излияний. Куэвас погрузился в свои мысли. Ее близкое тело, еще красивое, не было для него пределом мечтаний, но его сильно тянуло к этой женщине. Подобный опыт не забывается, он оставит осадок в твоей душе. Комильяс , Комильяс — прозвище, скрывающее настоящее имя… Вспомни о товарищах, которые слушают тебя, как оракула. Ты ведешь их за собой и не имеешь права обнаружить свои сомнения, усталость, подтачивающую твои силы, страх перед ответственностью. Уверен ли ты в успехе, в том, за что ратуешь, а если нет, ради какой высшей цели человеческие жертвы? Чем оправдаться? Разве что избитыми фразами: диалектика истории неумолима, мы всего лишь дрова, которые должны сгореть в общем костре, чтобы уже в обозримом будущем продукты труда стали общественным достоянием и т. д. и т. п. Среди этих «продуктов» и та конфискованная фабрика, что возвратили Нурии. Она дает небольшой доход, обеспечивает ей безбедную жизнь, а тебе некоторые удовольствия в ее обществе. «Я противостою господствующему строю, хотя и незаметно для окружающих — „неуловимый дозор“. Тяжело говорить об этом. А мечтал стать инженером, работать. Сейчас в голове уже заплесневели правила, теории, знания. Если все изменится, опять буду учиться. Пока же единственный путь — руководить, хотя это и рискованно, но если удастся захватить власть… Условия: убеждать, организовывать, вести за собой. Составляй листовки, призывай к забастовкам, перетягивай на свою сторону колеблющихся и благожелательно настроенных, если придется — стойко выдерживай любые пытки, никого и ничего не выдавая. Никакого постоянного жилья, отказ от необходимых маленьких радостей жизни. Один за другим гибли те, кто шли за тобой, сражались под твоим началом. Как мало ты их знал! Поверхностное знакомство. А когда с ними случалось несчастье, думал только о том, смогут ли еще приносить пользу. Нурия вдова. Муж вовремя умер. Пошлый брак, по инерции. И детей нет. Тогда, в тридцать шестом, она, должно быть, была хороша, очарование юности, как молодой плод, хрустящий шелк. Комитет вряд ли одобрил бы твои слабости. Они не затрагивают моей честности и верности делу! И вообще, усы меняют внешность. Сам Бартоломе сел рядом на скамейку на Пасео-де-Грасия и не узнал меня».)

Стоя против света, она поправляет комбинацию, надевает широкую юбку, застегивает яркую — сочетание зеленого и гранатового — блузку.

— Скоро начнешь поглядывать на часы, — Нурия остановила его молчаливый протест, — вот уже нахмурил лоб, поднимаешь левую бровь — верный знак.

И вдруг резко сменила тему:

— А знаешь, иногда я жалею, что не смогла быть здесь во время войны. Через две недели после начала нам с Хуаном удалось бежать во Францию. Там мы и пробыли, пока не установился наш режим. Я не хотела возвращаться в национальную зону, только в Барселону. Хуан настаивал, но безуспешно. Во Франции мы жили на мои драгоценности. А здесь в это время, наверное, было интересно — как опьянение во время случайной и отчаянной страсти, беспредельное воодушевление, смертельная ненависть. И ощущение постоянно подстерегающей опасности. Теперь не то — покой и тишина, застой в крови, точно знаешь, что случится завтра, ничего нового. Я, кажется, говорю много глупостей.

Куэвас с удивлением смотрел на нее. Нурия продолжала:

— А с тобой я как будто вновь переживаю те события. Восемнадцатое июля. Стоит ли все остальное одного этого дня? Может, именно это чувство привязывает меня к тебе, хотя мы и разные люди.