Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

…Передняя публичного дома — на улице Конде-де-Асальто — мало чем отличалась от приемного покоя больницы. Жесткие кушетки вдоль стен, узкая кишка коридора, по обе стороны которого тянулась вереница замызганных комнатушек, одинаковых, как соты, освещенных унылыми лампочками, заливавшими стены мертвенным больничным светом. Там «незанятые девушки» поджидали клиентов, под неусыпным наблюдением седоволосой женщины в толстых очках. Она следила за всем происходящим с возвышения, служившего кассой. Она раздавала красные талоны, записывала инициалы и отмечала время свиданий.

Мелочи, на первый взгляд совершенно незначительные, говорили об откровенно коммерческом, деловом духе этого заведения, где торговали женским телом. Дом славился дешевизной; хозяйка появлялась там редко и слыла существом почти мифическим. Не допускалось никаких телячьих нежностей — они только мешают работе.

Мужчины толклись в коридоре сотнями, просто отбоя не было. Обстановка, царившая в заведении, заставляла выбирать пару быстро, без лишних колебаний, а огромные часы в вестибюле, с золочеными гирями и неутомимыми стрелками, настраивали на деловой лад. Мужчины выходили из комнат одни, поскольку неписаный, но строгий закон запрещал провожать клиентов.

Гильермо никогда раньше здесь не бывал, поскольку предпочитал заведения более комфортабельные и не так откровенно похожие на фабрику. О существовании и особенностях этого дома он знал от одного приятеля.

Дело было июньским вечером, в субботу, если не изменяет память. Он отправился в профсоюз; там его настойчиво отозвал в сторону делегат их мастерской. Необычное стечение народа заставило обоих выйти на балкон. В гуле голосов чувствовалось с трудом сдерживаемое возбуждение, а иногда даже какая-то религиозная исступленность.

— Послушай, мы тут собираем деньги. Ты сколько можешь дать?

— Но я же в среду выплатил все задолженности.

— Тут речь идет о необычном деле. Ты что, не в курсе?

— Кого-нибудь хоронят?

— Пока нет, но скоро будут хоронить тех, кто мечтает свернуть нам шею. Позарез нужно оружие.

И делегат сообщил, что представилась возможность достать крупную партию.

— Ты мне доверяешь? Греческое судно отплывает завтра. А с этими молодчиками деньги — лучший переводчик. Твои товарищи сдали больше чем по десять дуро.

Гильермо не поскупился, вытряс все, что было в кошельке, оставив себе каких-то двадцать пять песет.

— Это на пиво и сигареты. Я человек холостой, кормить мне некого, как-нибудь перебьюсь. Свистните, когда надо будет.

— Сам обо всем узнаешь. Но на всякий случай не теряй с нами связи. Мы здесь всегда, даже в праздники.

Потом он отправился бродить по Рамблас. («Настоящие паникеры. До кровопролития не дойдет. Много шуму…») Навстречу то и дело попадались влюбленные парочки. Тонкая ткань облегала округлости женских тел, под глубокими вырезами платьев угадывались пышные груди. Барселона — город-самка, игривая, соблазнительная женщина.

Вдруг взгляд его уперся в выгоревшую раскрашенную вывеску. Ну да, то самое заведение. Он вполне мог позволить себе потратиться, дотянуть до понедельника и выручить товарищей деньгами.

«Шесть песет — и дело в шляпе». Гаденькое словцо, Гильермо даже поморщился, мысленно произнося его, хотя в мужской компании оно показалось бы в порядке вещей: «Что ж, будем выбирать из стада». Женщины из глубинки страны, «отбросы общества». (Он пытался заглушить неприятное ощущение этими чужими, презрительными словами.) Француженки и итальянки, еще более потрепанные, чем испанки. («Даже шведки есть, совсем не такие холодные, как кажется», — словно нашептывал чей-то липкий голос.)

И Гильермо замешался в толпу шумных рабочих, помятых чиновников, портовых грузчиков и матросов, которые догуливали пьянку.

Людской поток вливался в русло коридора, где примерно с десяток «девочек» разглядывали входящих с наигранным восхищением, глазами, затуманенными густым табачным дымом.

Одни развалились на стульях, другие стояли чуть поодаль, но на достаточном расстоянии, чтобы успеть перехватить клиента и в то же время не подходить слишком близко, тем самым не допустив тактической ошибки. Гильермо было хорошо знакомо такое поведение, и все же оно ему льстило.

Тощая проститутка сидела в стороне, не принимая участия в немом спектакле. Скучающее лицо повернуто в профиль, светлые волосы как у дешевой куклы, из-под юбки торчат костлявые колени.

Гильермо щелкнул пальцами, подзывая девушку. «Селедка» даже не пыталась скрыть удивления («Что это ему взбрело, неужели получше не нашел? Наверное, я напоминаю ему невесту, оставленную в родной деревне».) и подошла ленивой походкой, с кислой улыбочкой на лице. («Пожалуй, еще передумает, ну и пусть. Я все худею и худею, просто непонятно, что во мне до сих пор находят. А ведь надо же, без работы не сижу, клиентов порядочно».)

Мужчина начал выказывать нетерпение. («Судя по рукам — рабочий, вон какая грязь под ногти въелась».)

— Ну что, осчастливишь, красавчик?

— А ты не здешняя.

— А тебе не все равно? («Проклятое „р“!»)

— Да нет, просто так спросил.

— Я из Варшавы. Знаешь, где это?

— Проходил когда-то в школе, да забыл. Где-то на севере. В России, что ли?

— Да к тому же еще чистокровная еврейка. Как вы нас там между собой называете? В общем, последняя дрянь. В этом «отеле» торчу уже пять лет. Вопросы есть?

— Да нет, больше нету. («Эта тетка у кассы за нами наблюдает, даже покашливает, чтобы обратить на себя внимание».)

— Ну так что, пойдем? Возьми талончик.

Дальше все шло как обычно. Иностранка отработала положенное и принялась зевать.

Кровать, умывальник, пара стульев. Вязкий летний воздух. По коридору кто-то прошел, топая, в сторону патио, потом еще и еще.

— Сил больше нет. Можно попросить тебя об одном одолжении?

— Наконец-то заговорила!

Полуголое тело, как у хилого подростка, беспощадные морщины. Высказала просьбу — и в монотонной, бесцветной речи послышались жалобные нотки. («Вот победим — покончим со всем этим. Вы станете полноценными людьми, чьими-то женами, матерями; но ей это ни к чему говорить, еще засмеет».)

— Что-что?

Она хрипло и невесело рассмеялась.

— Купи еще час и посиди со мной. Мне нужно поспать. Что-то последнее время голова кружится. Если узнают — выгонят.

— А что мне за это полагается?

— Ничего. Просто посиди со мной, пока я буду спать. Можешь покурить. («Или вспомнить что-нибудь приятное».) А потом ты меня разбуди, чтобы не начали трезвонить. Здесь в каждой комнате свой звонок.

Гильермо колебался. («Это мои последние деньги».)

— Если не хочешь — не надо. Идет?

Он потрепал девушку по спине. В ответ — легкое пожатие руки.