Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Что вы делаете?

Этот вопрос негромко задает Тотек, но звучит он как гром выстрела. Агнешка смущена — как она могла так забыться и допустить, чтобы к ней подошли и застали за столь несерьезным занятием, — и не сразу находит нужные слова. Она торопливо сматывает веревку и сквозь колючие заросли продирается на тропинку.

— Ах, это ты? Откуда ты взялся? Ты меня испугал.

— А я вас разыскиваю. Солтыс мне велел, Балч.

— Зачем?

— Потому что он сам вас ищет и не может найти. Носится взад-вперед. Заглянул и к нам, я был дома один, сначала спросил, не видал ли я вас, а потом погнал на поиски.

— Возвращайся, Тотек, домой. Ты меня не видел. Понял?

— Не спрячетесь. Он вас здесь найдет. Я знаю местечко получше.

— Какое еще местечко?

— Зал. Вот увидите.

— Яне собираюсь прятаться. Ведь это смешно.

— Да я не для того. Просто интересно. Это моя тайна. Одна только Уля знает, а больше никто. Вы будете третьей… Ну, пойдемте.

Мальчик берет Агнешку за руку и с лихорадочной настойчивостью тащит за собой. Они сворачивают с тропинки и бредут по склону холма, заросшему кустами и изрытому ухабами, и, описав полукруг, выходят на обращенный к озеру крутой обрыв, усеянный битым кирпичом и развороченными бетонными плитами. Отсюда, сверху, виден весь замок, виден и вход в пристройку у подножия башни, которую Балч в первый день показал Агнешке, сказав, что это к л у б; видимо, ее имела в виду Павлинка, когда говорила о холостяцкой комнате брата, где он живет зимой. Какое страшное место, невольно вздрагивает Агнешка, — покрытые мхом стены будто изъедены проказой, иссечены шрамами трещин и проломов, подперты наклонными балками, и дверь в глубокой нише наводит страх — низкая, обитая ржавой жестью, похожая на дверь в погреб. Агнешка переводит взгляд на озеро, на другой берег, туда, где широко раскинулась по-осеннему желтеющая даль, резко очерченная нависшими над горизонтом тучами. Из созерцательного настроения ее вырывает взмывающий кверху женский крик:

— Пьяница проклятый! Каждый день одно и то же… А дети? Детей кто кормить будет?

Коздронева… Прямо под ними, на дорожке, ведущей к этой низкой двери. А вот и мужик вынырнул из-за угла. Он шатается, тычет вслепую кулаками. Жена поворачивает его, подталкивает, они топчутся на месте, тянут друг друга в разные стороны. Кулак пьянчуги угодил женщине в живот, короткий крик обрывается сдавленным стоном.

— Вы лучше не смотрите. — Тотек тянет Агнешку за руку. — И никогда туда не ходите. Это мой дядя, но там такая вонь стоит…

— Вонь? У садовника?

— Пойдемте отсюда скорее. У меня лучше, вот увидите. Я свой зал называю Одиноким Уголком Мечтаний. Это тоже из книжки.

— Ты любишь читать?

— Очень. Но я все прочел, что у нас было. Дюма читал пять раз. Это еще довоенные книги, мама привезла.

— А у меня тоже есть книги. Мы будем обмениваться. Хочешь?

— О-о! Еще как!

И в этот момент Агнешку пронзает мысль, что она опять берет на себя не очень-то надежное обязательство. Гномик для Марьянека.

— Здесь…

Тотек внезапно останавливается. Они обогнули башню по крутому обрыву и теперь стоят перед узкой, мрачной, наполовину заваленной щелью. В нее можно пролезть, лишь встав на колени. Сразу от щели вверх ведут деревянные ступени, которые прогибаются под ногами, как клавиши. Извилистый темный проход вдоль стены — и матовый, рассеянный свет. Зал.

Действительно зал. Для развалин довольно хорошо сохранившийся, он имеет форму неправильного шестиугольника и очень живописен, но уютным его не назовешь. Через два оконных проема просачивается холодный воздух. Холодом тянет и от каменного пола, от треснувших стен. В углах кучи щебня, обвалившегося со стен. Проломы и лишаи, выветрившиеся и изъеденные сыростью останки былого. Опасно нависающий свод потолка подперт жердями. Но и эти жалкие попытки реставрации сделаны, видимо, уже много лет назад. Работа не была завершена, и брошенные балки без толку валяются среди прочей рухляди и торчат наружу через оба окна. Камин на фронтальной стене, вероятно, был когда-то очень красив; из обрамлявших его украшений уцелел стершийся, едва заметный под истлевшими заплатами штукатурки кусок барельефа над карнизом. Что же отпугнуло либо расхолодило неумелых реставраторов? Война? Пожалуй, спасательные работы были прекращены гораздо раньше, потому что балки и жерди почти совсем истлели. Здесь опасно, думает Агнешка, стены могут рухнуть от любого толчка.

— Тотек. Я запрещаю тебе приходить сюда.

— Почему?

— Неужели ты не понимаешь? — И Агнешка указывает на потрескавшийся, низко нависший потолок.

— Да что вы! Выдержит. Я здесь стрелял — и ничего.

— Стрелял?! — ужасается Агнешка.

— Ну, не совсем. Капсюлями.

— Нельзя этого делать! Слышишь?

— Да вы не бойтесь, — растягивая слова, успокаивает ее Тотек. — В случае чего можно спрятаться в камине. Я как раз там умещаюсь. Во весь рост. Показать?

Но, словно передумав внезапно или чего-то испугавшись, он тянет ее в наиболее безопасный угол, к своим сокровищам. Здесь, за перегородкой, действительно гораздо уютней… Да ведь та серая от пыли стена — это книги, целая стена книг! Твердые обложки серийных выпусков. Гете, Шиллер, Гауптман.

— Только швабские, — презрительно сообщает Тотек, будто разделяя с Агнешкой общее разочарование. — Я их изо всех дыр натаскал, да зря.

— Ты не понимаешь, что говоришь. Это прекрасные, ценные книги.

— Кто же их будет читать?

— Об этом мы подумаем.

— Э, чего там! Поглядите: вот где к н и ж к и. Мои. Дюма, Уоллес. — Фамилии он произносит на польский лад. — Вроде есть хочется. Вы не голодны? Хотите моркови?

— Давай.

Тотек подходит к колченогому столику, выдвигает ящик, вытаскивает несколько морковок, потом достает из кармана перочинный ножик. Очистив самую красивую, протягивает ее Агнешке.

— Этот ножик от папы остался. Вот был человек! Вы слыхали? Герой. Сейчас он, наверно, был бы генералом.

— Не каждый герой становится генералом, Тотек. Это вовсе не обязательно.

— Верно. Они все здесь дрались очень храбро. И Балч тоже.

— Всего лишь т о ж е?

— С него довольно. И так все его без передышки восхваляют. А мой папа погиб.

— Какой ты еще малыш. Война — это война, дорогой мой.

— А вы видали наше кладбище?

— Издали.

— А стоит посмотреть вблизи. Посчитать кресты, прочесть даты. Все в один день. Этих крестов больше, чем людей в деревне. Так что нечего ему задаваться.

— Как ты его не любишь!

— А вы?! — почти крикнул мальчик и тут же втянул голову в плечи.

Замолчав, они с хрустом грызут крепкую розовую морковь — оба здорово проголодались.

— Раз на то пошло, — доверительно начинает Тотек, словно по-братски разделенная морковь подняла их дружбу на высшую ступень откровенности, — я покажу вам еще одну книжку. Самую-самую лучшую. Но она такая… я даже не знаю, как сказать, читать ее можно только один раз. Второй раз не хочется, просто не могу я. Тоже папина. — Сделав такое признание, Тотек вытаскивает из дальнего угла ящика тоненькую, обернутую в серую бумагу книжку. Агнешка, улыбаясь, берет книгу, но, увидев название, хмурится.