Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— А я было подумал, что вы такая смелая, такая самостоятельная, такая беспомощная, беззащитная… — Примирительные нотки сразу пропали, теперь голос Балча звенит сердито и насмешливо.

Агнешка тоже начинает злиться, но ей пока удается сдержать себя. Меня нисколько не касается, что́ ты думал, что́ думаешь. Мерзкие инсинуации.

— Не удалось Травке слету провести проверку. Увяла травка на корню. Ну, так что ж? Будете жаловаться? Подадите докладную, что понятия не имели, откуда эти дети? Ох, и удивятся они! Небось не поверят, что такая способная, образованная особа даже не знала, кого учит.

Балч долго молча ждет ответа. Потом закуривает.

— Ну, что скажете? Ах да, конечно: еще раз благодарю вас за солидарность перед лицом закона. Перед этим пьянчугой Мигдальским.

— Насчет пьянчуг, — взрывается Агнешка, — мы еще поговорим. В другой раз.

— Всегда к вашим услугам.

Спокойно. Только бы не разреветься. Сосчитать до десяти. Спокойно.

— Пан Балч, — овладев собой, ровным голосом произносит Агнешка. — Обидели вы сегодня этих ребят. Очень обидели. За три кило конфет преподали урок мошенничества. Вы и инспекторов обманули, и Травчинского, и меня. Но у лжи короткие ноги. Теперь-то я знаю, уважаемый солтыс, кого бойкотирует ваша деревня. И знаю, что буду делать.

Балч швыряет сигарету. Концом своей веревки он с яростью перерезает полосу дыма, замахивается снова и задевает борт покачивающегося над столом кораблика.

— Не прикасайтесь к нему! — бросается к Балчу Агнешка. Осторожно отцепив кораблик от лампы, она прячет его в кретоновый мешочек.

Балч встает, протягивает руки, словно хочет схватить ее за плечи. Его лицо искажено злобной гримасой. Глаза по-волчьи сверкают в окутавших комнату сумерках..

— Фантазия. Фанаберия. Глупости, — цедит он сквозь зубы, словно стараясь силой сдержать растущее раздражение. — Кораблики от подхалимов. Капризы. Оскорбленная невинность. Чувства. Вам бы хотелось всех посадить за школьную парту и учить азбуке…

— Жаль мне вас, — перебивает его Агнешка. — Так, значит, выглядит ваш принцип: в с е и л и н и ч е г о. А теперь послушайте меня: я буду учить только тех, кого стоит учить, и столько, сколько надо! А что касается чувств, то я сама решу, какие они должны быть.

— А я вам скажу…

И он все-таки опускает руки на ее поникшие плечи, сжимает пальцы.

— Не изображайте из себя монахиню.

Агнешка рванулась, высвободилась. Теперь их лица совсем близко друг от друга. Глаза у Балча стеклянные, поблескивающие, будто подернутые инеем. Он прерывисто дышит, и до ее губ долетает ненавистный сладкий, дурманящий запах.

— Вы пьяны. Стыдно.

— Вы же видите, что нет. Мне много надо, чтобы захмелеть.

— Вы пили.

— Это другое дело. Пил, черт побери. Я пью и буду пить, когда мне захочется, когда мне потребуется, когда мне заблагорассудится. Сегодня я пил из-за вас. Ну что? Нечего меня стыдить и поучать. Не нужно. Черт вас сюда принес.

— Хватит! — бледнея, перебивает его Агнешка. — Вы невменяемы. Мне не следует с вами разговаривать.

— О-о! Какое высокомерие, какая гордыня. Пани А. Жванец. Я слишком добр. Советую запомнить: я могу сделать с вами все, что угодно, в любую минуту, в любом месте, при всех. И никто даже пальцем не шевельнет.

Вдруг в один миг потемнело и в окна застучали первые капли дождя. Агнешка слышит свой слабый голос, и он кажется ей далеким, чужим; эхом, повторяющим движения ее одеревеневших губ:

— Это подло. Вы отравлены, больны. Вы беспрерывно, слепо мстите. Всем. Мне. Себе. И вы уже проиграли, Балч. Возьмите, вот ваш ключ.

Агнешка хватает мешочек с «Колумбом», чемодан и, спотыкаясь, бежит к двери. Порыв ветра хлестнул в окно косыми струями дождя. Балч преграждает Агнешке дорогу, раскинув руки, заставляет ее остановиться.

— Не надо… умоляю!

У него изменившиеся, широко раскрытые, искаженные страданием глаза. Агнешка невольно приостанавливается.

— Я хам, хам. Я хотел не так. По-другому. Вы должны меня простить. Должны!

Агнешка отвечает быстрее, чем успевает подумать, отчего именно это, а не какое-нибудь другое слово сорвалось у нее с языка, отчего промелькнула в глазах тень улыбки, мимолетное и бессознательное чувство жалости, а может, презрения, возникшее одновременно с открытием, которое в мгновение ока освободило ее от страха:

— Комедиант.

Она непроизвольно подымает чемодан, словно собираясь толкнуть или отпихнуть его. И так же непроизвольно Балч отступает в сторону. В комнате совсем темно. И несмотря на темноту, непостижимо яркая картина прочно отпечатывается в памяти. Плечо, выцветшая зелень кителя. Виток веревки. Коричневое пятно на двери, пониже ручки. Скрипит пол в классе от быстрых шагов. Порыв ветра. Холод на щеках, холод и обжигающий огонь в глазах. Дождь.

Как дождь, так у Пащуковой бабьи посиделки. Оттого у Пащуковой, что Пащук редко сидит дома, женщины это знают, и сама Пащукова, которой это лучше всех известно, всегда гостьям рада. Хозяин либо засветло уходит к рыбакам на озеро, либо до поздней ночи околачивается в замке или сидит у шурина в кузнице. Кузнец был женат на младшей сестре Пащуковой, а теперь, после смерти жены, заглядывается на Пелю. Народу в Хробжичках мало, выбора никакого, вот и женятся люди как придется, даже если и в свойстве между собой. Герард еще человек молодой, дети у него погибли, о чем — по совести говоря — искренне жалели лишь родители Пащуковой, старики Лопень, а сам Герард и Пащуки, оплакав горе, с облегчением вздохнули. Пащуки — потому что, слава богу, новых ртов кормить не придется, а Герард… что ж, куда вольготней вести холостяцкую жизнь, чем быть вдовцом с ребятишками. Ох, и язвы мои соседушки, думает Пащукова, разливая в кухонной пристройке жидкий кофе с молоком по кружкам, не успеешь отвернуться, не успеешь кофе этот им под нос сунуть, а уж они пойдут о тебе трепать языком. Она думает так со злостью и восхищением, потому что прекрасно знает этих кумушек, да и слышит, не отходя от плиты, с пятого на десятое, о чем они там, за столом, судачат; а если б и не слышала, она и так все знает — сама ничем от них не отличается. И она уже обдумывает, к чему бы еще привлечь бабье любопытство. Э, да они сами ей помогут, стоит лишь всем собраться — столько интересного кругом творится. Конечно, сами ей помогут, она уже сейчас слышит, как перешептывающиеся за столом бабы, оставив в покое кузнеца и Пелю, занялись Балчем, а про Балча, хо-хо, только начни — до ночи не остановишь.

В сенях слышны стремительные мужские шаги — да это Пеля, как казак, ходит, не бойтесь, бабоньки. Пеля хлопает дверью и, не обращая внимания на кумушек, кричит прямо с порога:

— Мама, есть.