Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Вот и все! — радуется Павлинка, с порога оценивая плоды совместной работы. — Проводи Пелю, Семен, а то сегодня ужасно темно. А вы отдохните немножко, я сейчас чего-нибудь поесть согрею, у вас ведь целый день ни крошки во рту не было.

Они хорошие, очень хорошие люди, и дверь из сеней наконец-то заперта, заперта наконец на всю ночь, после Павлинки, после ужина, после наведения порядка — заперта, заперта на ключ, — ох, как это прекрасно! Флокс, собаченька, ничего я не вижу, ничего не слышу, не сердись на меня за то, что я тебя забросила, что нет у меня сил с тобой поболтать. Спать, спать — а о ком же будет неуловимая мысль перед сном? — нету сил.

In nova fert animus… [5] К новым начинаниям несет меня душа (лат.) .

Как быстро пожелтели старые школьные тетради, конспекты лекций, заметки. Занялась бы ты, детка, латынью, хотя бы один семестр, пригодится. Она послушалась, потому что брат Изы, ее подруги, который тоже жил в «Колумбе», хоть и был медиком, как раз занимался латынью. Так началось у них со Стахом. А теперь нет ни директора, ни Изы, и Стаха нет. Хорош герой. Бросил ее на произвол судьбы и уехал преспокойно к себе в институт, ассистент незаменимый. Даже не попытался узнать, что с ней. Времени было достаточно. Сегодня суббота. Ровно неделя со дня ее приезда. Всего лишь неделя, а все, что было, ушло в далекое прошлое, словно с тех пор пролетело много-много лет. Строчки из Овидия. Овидий, поэт-изгнанник. Овидий, латынь в Хробжичках. Вот бы Флокс посмеялся.

In nova fert animus… Три ударения и цезура. Первые три дня в Хробжичках, до переезда, просто перегружены ударениями. Быстро промелькнувшее бесконечно долгое время, как вскрик, как сверхнапряжение. И цезура, к счастью. Если бы не разрядка, невозможно было бы выдержать. Однако цезура затянулась на весь нескончаемый остаток недели. Mutatas dicere formas [6] Говорить об изменении форм (лат.) — первая фраза «Метаморфоз» Овидия. . Нет, говорить еще не о чем. Нужно подождать, пока события примут новый оборот, нужно спокойно, терпеливо его подготовить. Такое она приняла решение. Нужно изменить тактику. Чем больше Агнешка думала о разнесчастной инспекции и подставных учениках, тем меньше винила Балча и сильней корила себя за легкомыслие и самоуверенность. Как она могла осмелиться сразу же приступить к занятиям, не прощупав почвы, не проведя солидной предварительной подготовки. В таких условиях, видя ее самонадеянную прыткость, Балч, с его скептическим, но умудренным опытом умом, поступил, собственно говоря, вполне порядочно. Скептическим умом или циничным, аморальным? Все равно, это его личное дело. Не будем, Агнешка, обвинять других, увещевает она себя, сами грешны. Впрочем, разве эгоистичные советы и настойчивые уговоры Стаха в моральном отношении стояли выше? Порой, когда Агнешка все с большей легкостью пытается оправдать Балча и все нетерпимее осуждает Стаха, ее охватывает беспокойство. Но в таких случаях она немедленно перестает распутывать сложный клубок оправданий и обвинений.

Да, права пани Игрек, первый ее урок был действительно импровизацией. Потому она и изменила тактику. Суббота, пора поглядеть, каковы результаты. Они весьма незначительны. Часть бумаг, самые важные, Агнешка уже перенесла из своей прежней комнаты. Все сразу и не распихаешь, места маловато. А скольких необходимых вещей у нее еще нет. Не могла же она предвидеть, что ей придется не учить, а организовывать обучение с самого начала. Независимо от основного — будут ли дети, — сколько же всего нужно! Учебники… их у нее едва найдется по одному экземпляру для себя. Учебные пособия. Приличный методический кабинет, классный журнал, планы, текущие отчеты. А она, наивная душа, начала со своей книги плюсов и минусов. Самоанализ, достойный пятнадцатилетней девчонки. До тех пор пока все не придет в норму, в этой книге она будет записывать самое большее хронику событий. До тех пор пока… а вообще-то она одна сумеет справиться? Сейчас она проведет в книге жирную черту под ошибками и успехами — «восстановила против себя эту ведьму», «гномик для Марьянека» — и напишет большими буквами: «ХРОНИКА».

Гномик для Марьянека, вот именно. Поучительное начало. Легкомыслие и самоуверенность. Прекрасное вступление к хронике: «Вторник. 9.30. Количество детей: 1 (один). Мариан Зависляк».

Она сделала этого гномика рано утром, сразу после переезда. Сделала бородатую, одевающуюся на руку куклу и посадила ее на бутылочку от Кшисиного лекарства. И хоть надежда была очень слабой, все-таки пошла в класс. Полчаса бесплодного мучительного ожидания. Наконец торопливые шажки — и в класс влетает Марьянек, с такой силой хлопнув дверью, что приготовленная для него фигурка от сотрясения перекувыркивается. Марьянек замечает ее сразу же. Он поражен.

— Мой гномик! — радуется мальчик и тут же начинает фантазировать. — Я его знаю. Это Фонфелек. Он живет в сушильне, он очень любит сливы.

Однако Агнешка, не разделяя его восторга, деловито спрашивает:

— А что случилось с Фонфелеком?

— Перекувырнулся.

— Верно. Это потому, что ты сильно хлопнул дверью. Он этого очень не любит. Войди в класс еще раз, но только тихонько.

Марьянек послушно выходит и тут же возвращается, а Агнешка двигает пальцами под пестрой курточкой куклы.

— А теперь что сделал Фонфелек?

— Поклонился мне! — Марьянек сияет от гордости.

— Значит, и ты должен с нами поздороваться. Ты умеешь?

— Здравствуйте, пани учительница. Здравствуй, Фонфелек.

— Прекрасно. Вы оба — и ты, и Фонфелек — очень вежливые ребята. И ловкие. Теперь открой окно, потому что Фонфелек любит свежий воздух и хочет позаниматься с тобой гимнастикой. Согласен?

— Согласен.

— Тогда внимание. Точно повторяй наши движения. Раз — два. Вверх — вниз…

Так прошел первый в Хробжичках урок гимнастики.

Импровизация.

Слабое утешение — прежде чем они с Марьянеком кончили играть, пришло еще четверо ребят. Элька и Томек, с пучком маковок, прямо с огорода. Тотек Пшивлоцкий — все-таки грустный, несмотря на их разговор в замке, — вероятно, опять помогал матери в магазине. И наконец, когда Агнешка продолжила занятия, присоединив к обществу Фонфелека несколько кукол из маковок в бумажных туниках, в класс, запыхавшись, вылупив глаза, будто попал сюда по ошибке, влетел еще один мальчишка. Постояв минутку в дверях, он сверкнул быстрыми глазенками из-под поломанного козырька, с чувством высморкался и — исчез. Впрочем, как выяснилось немного позже, этот Петрек Оконь, племянник того Оконя, что играл на контрабасе, сделал свое дело. Потому что прямо из школы он помчался на пастбище, где всем, кому мог, рассказал, как новая учительница развлекала и учила его целый час, а то и больше.