Луиза Олкотт - Старомодная девушка [litres]

– И что это было за платье? – поинтересовалась модница Фан.

– Из шелка стального цвета, отделанного черным бельгийским кружевом, – мадам помнила тетин наряд до деталей. – А к нему роскошный чепец с белой атласной эмблемой Лафайета.

До конца своих дней не забуду, как была она величественна и красива, сидя на софе в парадной гостиной под большим портретом первого мужа. По правую ее руку располагалась мадам Сторер, а по левую – мадам Уильямс, тоже немыслимо элегантные в своих платьях из тафты 10 10 Тафта́ – плотная тонкая ткань из шелка, предназначенная для нарядной вечерней одежды. , отделанных кружевами, и строгих тюрбанах на головах. Теперь столь элегантных пожилых леди и не увидишь, – вздохнула бабушка.

– Думаю, изредка все же можно, – выразительно покосилась на нее Полли.

– Ах, оставь, дорогая. Мне ли с ними тягаться, – скромно потупила взор мадам, но тем не менее комплимент доставил ей удовольствие. Ведь она в свое время слыла красавицей.

– Мы, девочки, украсили тетин дом цветами, – вернулась к своей истории бабушка. – Старик, мистер Кулидж, прислал их целую бельевую корзину. Джо Джой обеспечил всех знаками с изображением генерала. А тете удалось добыть из подвала губернаторского особняка немного старого вина, сохранившегося со времен революции. Я надела бело-зеленое платье из шелка, зачесала волосы вверх, и мы отправились встречать гостя, который вскоре и прибыл в сопровождении адъютанта майора.

Я хорошо запомнила Лафайета. Щупленький невысокий старик в длинном синем сюртуке, жилете, рубашке с рюшами и нанковых панталонах. Он опирался на трость и сильно прихрамывал, но тем не менее раскланивался и улыбался с грацией и изяществом подлинного француза.

Три старые леди при его приближении поднялись с софы. Лафайет первым делом поклонился портрету покойного губернатора, затем его вдове и поцеловал ей руку. Вышло это смешно, потому что на перчатке у тети было нанесено изображение генерала, и получилось, будто он целует собственное лицо. Он, похоже, немедленно осознал курьезность момента и, так как у нескольких молодых леди, которые здесь присутствовали, на перчатках тоже красовалось его лицо, принялся целовать их попросту в нежные щечки. Да, дорогие мои, и меня точно так же поцеловал этот милый старик, – прикоснулась к своей щеке бабушка. – И я до сих пор горжусь этим. Ибо это был редкостно благородный, отважный и щедрый на помощь ближнему человек.

Мы, к сожалению, недолго наслаждались честью находиться в его обществе, но все равно удивительно весело провели время. Тосты за здравие Лафайета следовали один за другим, а он в ответ рассыпа́л нам изысканнейшие комплименты.

На улице возле дома собралась толпа. Когда генерал от нас вышел, люди хотели выпрячь лошадей из его кареты, чтобы везти его самим. Он решительно воспротивился, сердечно поблагодарив почитателей, а мы буквально забросали его цветами, которые вытаскивали из ваз, собственных причесок и срывали со стен! Так что он шел к карете довольный, смеющийся, осыпанный цветами, под наши восторженные призывы как можно скорее навестить нас снова.

Мы, молодежь, словно головы потеряли тогда. Только и осталось лишь в памяти, как я машу рукой генералу, садящемуся в карету. А потом она тронулась под восторженные возгласы толпы: «Ура Лафайету и майору Квинси! Ура мадам Хэнкок и хорошеньким девушкам! Ура полковнику Мею! Троекратное ура Бостону! Ну же, все вместе! Ура! Ура! Ура!» Да, дети мои, мне кажется, я до сих пор слышу эти ликующие голоса.

Мадам умолкла. Чепец ее съехал набок. Глаза блестели. Она часто-часто дышала.

– Ура! – грянул Том. – Ура славному старикану Лафайету! Он был отличным воякой!

Девочки разразились аплодисментами.

– Не очень-то ты уважительно говоришь об этом великом человеке, – бабушку покоробила непочтительность нового американского поколения.

– Да ведь он таким и был, ба, – ничуть не смутился Том.

– Какие странные вы носили перчатки, – Фан пыталась натянуть себе на руку миниатюрную реликвию.

– Гораздо красивее, крепче и дешевле теперешних, – отрезала бабушка, защищая «старые добрые времена». – Зато вы одеваетесь чересчур экстравагантно. Прямо не знаю, чем это для вас закончится. Кстати, у меня где-то хранятся два письма, написанные в разное время двумя разными молодыми леди. Одно – в 1517 году, другое – в 1868-м. Мне их когда-то прислала подруга как иллюстрацию, насколько по-разному можно воспринимать жизнь в Лондоне.

Покопавшись в ящике, мадам отыскала пожелтевшую от времени папку и вынула скопированное подругой письмо Анны Болейн 11, оригинал которого хранился у одного известного антиквара.

– Адресовано это сестре, – пояснила бабушка. – И написано незадолго до того, как Анна вышла замуж за короля Генриха Восьмого. Вот послушайте. – И, надев на нос очки, бабушка принялась читать:

« Дорогая Мэри!

Я в Лондоне уже целый месяц и не могу сказать, что мне здесь нравится. Вставать здесь принято очень поздно – редко раньше шести утра, а вечерами до десяти никогда и не ляжешь. Меня это ужасно выбивает из колеи. Если бы не множество превосходных вещей, которые мне удается тут получить, только бы и ждала возвращения за город.

Щедрая моя мама вчера мне купила у торговца в Чипсайде три новых сорочки стоимостью по четырнадцать пенсов за локоть ткани и еще заказала мне атласные туфли, которые обойдутся в три шиллинга и будут готовы к балу у лорда Норфолка.

Здешняя суета совершенно лишила меня аппетита. Ты знаешь: за городом я съедаю обычно на завтрак фунт бекона, запивая его кружкой доброго эля, а в Лондоне мне даже и половины этого не удается впихнуть в себя. Правда, к обеду я уже начинаю чувствовать голод, ибо обеды тут поздние. В приличном обществе раньше двенадцати за стол не садятся.

Прошлым вечером играла в «жучок» у лорда Лестера. Лорд Суррей там тоже был. Очень элегантный молодой человек. Он спел песню на стихи собственного сочинения «Дочка лорда Килдера», которая имела большой успех. «И его возлюбленная, которую он называет Джеральдиной, тоже прелестна, – шепнул мне на ухо брат. – Красивее женщины попросту и не сыщешь». Буду рада увидеть ее воочию, ибо, по слухам, она столь же добра, как и привлекательна.

Очень прошу тебя не оставлять заботой, пока меня нет, наш птичник. Бедняжки, я ведь всегда их кормила сама! Если Марджори уже успела связать для меня алые камвольные рукавички, пришли их как можно скорее.

На этом пока прощаюсь с тобой, дорогая Мэри.

Сейчас иду к мессе, где конечно же помолюсь за тебя, дорогая моя сестра.

– Вставать не позже шести утра и считать это слишком поздним! – воскликнула пораженная Фанни. – А этот бекон на завтрак. Обед в двенадцать. Дикость какая. Ну до чего же странный она вела образ жизни! Лорд Суррей и лорд Лестер – это, конечно, прекрасно. Но вот игра в «жучок» и туфли за три шиллинга… – поморщилась девочка.