Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

На некоторое время мне удалось установить следующий порядок: впереди шел всегда один человек, который и определял темп, и каждый день он сменялся, а все остальные шли на одинаковом расстоянии от него.

Так и самый вредный часовой не мог обнаружить слабейшего, и мы сами определяли темп работы, кстати не чересчур быстрый. Но затем кто-то выдал старшему надзирателю наши уловки и меня, зачинщика всего этого.

Меня лишили питания и в одно из воскресений заставили весь день чистить ботинки. Несколько пар сапог часовой нарочно бросил в ведро с водой, чтобы я их не смог начистить до блеска. А раз я не начистил их до блеска, то в наказание меня заставили три недели подряд чистить нужник. Так и рухнули наши планы совместного отпора из-за глупости нескольких заключенных…

Когда мы вечером, усталые и отупевшие, останавливаемся у ворот, нас еще долго обыскивают. Бывает, что приходится раздеваться догола. При этом мы пользуемся случаем переброситься словом со старостой из заключенных, дежурящих у ворот. Как-то у ограды мы увидели два длинных, грубо сколоченных ящика. Спросили, что это.

— Гробы, — шепотом ответил он, делая вид, что поглощен чисткой дверной ручки.

Вот оно что! Один из нас, стоя по стойке «смирно» и глядя в другую сторону, спросил:

— А сколько гробов требуется для нас в день?

— В среднем два, — ответил староста, пронося мимо ведро с золой.

Раздалась команда, и мы тронулись. Позже в камере мы стали подсчитывать: в год, значит, нас умирает семьсот человек, а всего здесь около тысячи заключенных. Получается, что через полтора года мы вымрем все до последнего, если, конечно, не будет новых поступлений. А заключенные, правда, каждый день прибывают.

Обычно из нашей среды назначали двух помощников в лазарет. Но это не должны были быть врачи, которых среди нас все же имелось несколько и которые клеили пакеты и плели корзины. Сила — вот что требовалось для работы в лазарете. Основная обязанность была таскать мертвецов. В мое время одним из таких помощников при лазарете был мясник, а другим — трактирщик. Начальником их был фельдфебель санитарной службы, для которого все мы делились на три категории: здоровый, мертвый и симулянт. Тяжело больных он избивал. Все мы ненавидели и презирали его. Ходили слухи, что при тюрьме был и врач. Даже имя его называли — доктор Мюллер. Но мы его звали доктором Невидимкой. Кое-кто даже утверждал, что ходил к нему на прием, но это были явные зазнайки. У нас умирали без врачебной помощи. И очень успешно…

Когда я был дровосеком — а я был им в течение целой зимы, — надзиратель однажды привел черную дворнягу.

— Хозяин говорит, надоела она ему. Можете сварить, — сказал он, отвязывая ее от велосипеда. — Молли зовут.

Нас было двенадцать заключенных, одетых в лохмотья. Мерзли мы ужасно и голодали. Обед нам привозили в лес — двадцатилитровый бак с водянистой похлебкой.

Проглотив ее наскоро, мы грелись немного у костра. Работали мы топорами и поперечной пилой, стоя по колено в мокром снегу. Все мы были жадные, опустившиеся и оборванные. Мясник подозвал собаку. Виляя хвостом, она подбежала к нему.

Я со своим партнером резал двадцатитрехметровую сосну — падая, они сначала свистят, потом шуршат и с грохотом, сотрясая землю, умирают, — когда вдруг услыхал визг собаки.

«Нет, ни кусочка в рот не возьму мяса собаки, которую звали Молли!» — тут же поклялся я. В обед мы со своими жестяными мисками сгрудились у костра. Отсветы пламени плясали на диких, небритых и жалких лицах каторжников. Изумительно пахло жареным мясом. Мясник даже после того, как я отказался, протянул мне ложку: «На, попробуй!» И я попробовал. И я съел свою порцию, кусок величиной с кулак, и все мы жевали мясо с тем блаженным чувством, какое способны испытывать только голодные и отверженные люди. Мясо! От сытости нас покачивало, будто пьяных. Наши посиневшие, распухшие руки еще дрожали от напряженного труда, но мы уже сыто смеялись, жалко насвистывая при этом. Впрочем, двоих потом вырвало. Но не потому, что им было противно, а с непривычки.

В тюрьму мы в тот вечер вернулись королями. Все остальные заключенные с завистью смотрели на нас, будто мы не люди, а боги. Мы съели собаку, которую звали Молли…

Шмитт-88 звали одного пожилого заключенного, живописно драпировавшего лохмотьями свою отощавшую фигуру. До тюрьмы он был музыкантом, трубачом, как он сам себя называл. Весил он не более сорока килограммов, и страсть у нега была одна — табак. Из клочка газетной бумаги он сворачивал нечто похожее на рог, собирал в него всякий мусор, картофельную ботву, листья и очень глубоко затягивался. Один раз в неделю каждому заключенному выдавали кусочек жира величиной с почтовую марку, но некоторые и его меняли на сигареты. И таких было немало. И все они скоро умерли. Опытные каторжники говорили Шмитту-88: — Так ты и полгода не протянешь.

Но старый музыкант только смеялся в ответ, уверяя, что в похлебке тоже есть немного жира. Без курева он не может, а без маргарина как-нибудь да проживет.

И полугода не прошло, как он умер.

Мы об этом узнали, возвращаясь с работы. «Говорили ведь ему…» — таков был некролог старому артисту. Чувств мы никаких уже не испытывали, когда кто-нибудь умирал. В те долгие годы умирали слишком многие, и каждому из нас приходилось изворачиваться, чтобы не попасть в их число…

Карлос Франсиско Чангмарин (р. 1922 г.) — панамский писатель. Несколько книг стихов и прозаические произведения Чангмарина отмечены высшими литературными премиями Панамы. Он является автором книги «ЖИЗНЬ ВО МРАКЕ», вышедшей в свет в издательстве «Молодая гвардия».

За свои политические взгляды Чангмарин два года находился в тюрьме, где пережил нечеловеческие страдания.

В его книге «Жизнь во мраке» собраны рассказы о тюрьмах. Это в большинстве своем реальные случаи, пережитые самим автором в тюрьмах Панамы. Время описываемых событий — начало 60-х гг.

Предлагаем читателям небольшие отрывки из этой книги, где описываются события, произошедшие на Койбе— острове-тюрьме.

Если очертить контуры южного побережья провинции Верагуас, то линия пройдет по золотистым пескам обширных пляжей. К юго-западу от побережья, приблизительно в семидесяти милях, лежит в Тихом океане остров Койба. В начале нынешнего века он был продан государству частным владельцем из Верагуас. В те времена остров весь был покрыт сельвой, в которой царствовали змеи и прочая тварь. До сих пор там есть места, где солнце не в силах пробиться сквозь густые, кроны высоченных деревьев. Койба — это остров-тюрьма. Лагеря разбросаны в основном вдоль всего побережья, но есть и в горах, и в низовьях реки Сан-Хуан. Они соединены между собой дорогами, построенными каторжанами, кроме того, из лагеря в лагерь можно добраться на лодках и катерах. Чтобы обогнуть остров на лодке с подвесным мотором, понадобится примерно день…