Алексей Жак - Изгнанник

Сергей всячески пытался наутро забыть всех и всё, что закралось ему в память за время пути в видоизмененный Петроград, яро веря в то, что это ему удастся. Хотя бы потому, что не зафиксировал ни один скользкий образ, втискивающийся туда с упорностью панибрата. Разве что этот трухлявый пень под соседней задницей сумел оставить свой маркий след.

Он выбросил за ненадобностью и женщину с младенцем прямо под ним, под его высоким прокрустовым ложем, на котором маялся, как беглый зек всю ночь, и сердобольную проводницу, кипятившую во втором часу ночи то ли соску, то ли бутылочку с молоком этому самому нетерпеливцу, заливавшемуся нестерпимым плачем на весь вагон, несмотря на уговоры сочувствующих очевидцев его кошмарного поведения.

Он с удовольствием выбросил бы и этого профессорского сосунка – внучка, в силу своего младенчества не знающего элементарных вещей: ни о великом предке, ни о его свершениях и заслугах. А заодно и остальных: многочисленный хор студентов-передвижников, перемещающихся по вагону скорого, но не спешащего к корреспондентской цели их путешествия – городу на Неве, поезда. Громко озвучивающих свои мечты устремиться в беспримерный морской круиз на теплоходе сроком на сутки, туда и обратно. До ближайшего, но не ближнего, памятника Петру – Петергофу. Он бы выкинул их даже на ходу поезда, в близлежащий буерак, лишь бы они заткнулись на минутку и перестали горланить, как стая бакланов над мусорной свалкой.

Он вспомнил, что попутчик вчера на жалобы, случайно вырванные из контекста рассказа о цели его скитаний, представился любителем нетрадиционной медицины и сторонником методов лечения депрессий и болезней, не поддающихся медикаментозному устранению.

«Альтернатива ромашке: любит – не любит?»

Их беседа, представлявшая поначалу исповедь Сергея, страдающего манией чистосердечного признания, отчего длилась долгие два часа, все больше и больше стала напоминать лекцию профессора. За пеленой которой – удалившись от звука профессорского голоса, почти отключив его усилием воли и желанием погрузиться в собственные мысли, очевидно, более лечебные, нежели невнятные советы явного шарлатана, – Сергей занялся угадыванием неизвестного, только предстоящего, только еще смакуемого действия. Однако дар, преподнесенный ему и открывшийся со слов Луки, не спешил.

– Вот вы, молодой человек, – тормошил его неугомонный профессор; для него, наверное, все люди младше относились к разряду молодых, – я вас спрашиваю, не застали те времена, когда наша страна гремела на весь мир.

– Ну, почему же… – стал спорить Сергей.

– Нет-нет, оставьте. Это просто смешно. – Профессор кислых щей оборвал на взлете порыв Сергея засвидетельствовать своё участие в былых достижениях страны. Как будто стрелял навскидку. – Не спорьте, я лучше знаю. – И продолжил безапелляционно и самонадеянно: – А какая армия у нас была?!

Он чмокнул стиснутые в тупой птичий клюв три пальца своей короткопалой ладони.

– Ягодка. С перчиком.

– Тогда уж: оливка, – осторожно поправил Сергей.

Интеллигент не заметил поправки, или не захотел замечать, и продолжил с прежним пылом.

– Так вот, – его понесло, – армия была выдающаяся… а что осталось? Руины.

– А вы что военспец?

– Я к чему это говорю: был ведь Петр, зачинатель всех военных традиций, играл в солдатики, оттуда всё и пошло. А к чему пришло, в конце-то концов. Не надо быть Ворошиловским знатоком, чтобы лицезреть невооруженным глазом всю эту вакханалию, которая творится в рядах военачальников. Всё развалили. Как будто новая волна прошлась по стране. Вторая Золотая орда.

– Угу.

– Что досталось и кому досталось после ветра перемен, я вас спрашиваю? – вопрошал к Сергею последователь Петра, переходя с одной больной темы на другую, не стесняясь несогласованности доклада. – Элите – деловой портфель, населению – потребительская корзина. Ну, а дамам, простите за каламбур, гламурные глянцевые журнальчики и… конкурсы разных миссок… мисок, как я их называю.

– «Кто его подпустил ко мне на такое близкое расстояние? – лихорадочно раздумывал Сергей, не в силах убавить громкость и выключить неприятно раздражающий голос оратора. – Кто его поместил рядом с моим сидением… лежаком… моим спальным местом? Разве это не издевательство, поскольку я вынужден был слушать всю дорогу, и слушаю до сих пор, ересь этого пустомели, не в силах заткнуть его? И как он смеет заниматься в моем присутствии лингвистическими изысками, не выпросив моего разрешения, не взяв у меня патент?»

– Пардон, я это не о ваших дамах, разумеется.

Сергей отвернулся и стал смотреть в окно. Профессор счел этот жест за обиду, но не осерчал на игнорирование лектора, на бесплодность своей пылкой речи, видимо, догадался, что перегнул палку. И также принялся за сборы, тем более вокруг засуетились пассажиры, разбуженные громким излиянием из ученого рта и повсеместным включением освещения.

Сергей сидел посреди возникшего хаоса, и думал.

«Наверное, хаос всегда возникает неожиданно и спонтанно. Как снег на голову. К нему невозможно подготовиться, все одно застанет врасплох, когда не ждешь. Вот, и на взгляд престарелого профессора перемены пришли слишком быстро, стремительно, чтобы он сумел к ним подготовиться. Настроиться на волну, вступить в ряды сторонников обновленной Золотой орды».

Еще несколько несвоевременных, запоздалых мыслей посетили его на излете «Красной стрелы»: что если профессор вовсе не профессор, а лжедмитрий, камуфляж, без соответствующего мандата и ксивы на право преподавания?

А еще Сергей понял, отчего ему так всё неприятно. Всё, что окружает его в купе, в вагоне, в поезде, примчавшем на праздник. Что одно только это подразумевало иной настрой, предвкушение веселья и приятных минут. Положительных эмоций. А все выходило по-иному. Боком. Он вспомнил, что вечером перед отправкой в дорогу явно перебрал с дозой спиртного в судорожной попытке избавиться от придавливающего к земле страха. Животного страха перед надвигающейся опасностью. Будь он зверем, остался бы ночевать в своей берлоге, не предпринимая вылазки наружу. Но он был человеком, и не смог сдержать любопытства, теплившееся пока еще только внутри, не воспламеняющееся, чему требовался выход наружу.

Сергей подбадривал это чувство, не давая ему потухнуть, подливая, как захмелевшему соседу по застолью, предлагая краткосрочное освобождение от терзаний и сомнений, радость от беспечной и не обремененной обязательствами свободы. И не заметил, как перебрал с этой свободой: регулятора нормы в лице матери уже давно не было на свете, а тетка в углу своей дальней комнаты пряталась от его жаром распаренного тела, как от источника пожара.