Алексей Жак - Изгнанник

…

Сергей, пока упаковывал свою сумку, размышлял, как избавиться от надоедливого спутника, мечтающего сопроводить его чуть ли не до дверей новоиспеченной семьи. До уготованного ему, его же собственной, такой непредсказуемой участью, празднично накрытого стола и не менее праздной легкомысленной постели по-соседству с двумя теплыми постелями радушных хозяек. Наконец он придумал ловкую отговорку:

– Я должен еще позвонить… им… с вокзала, – соврал, не краснея, он, – потому что решил свалиться… им… как снег на голову. Без предупреждения.

– Подарочек, значит, – заулыбался профессор. – Так сказать, экспромтом. Вы, молодой человек, слишком заоригинальничали. Могут не понять. Нет, конечно, вас ждут, раз приглашали, но… я бы так вот наобум не осмелился бы… тем более, как вы рассказывали, они о вас ни ухом, ни…

– Ни-ни, – пресек Сергей его зарвавшиеся фантазии, не дав им развиться в нечто неприличное или оскорбительное, в вульгарный каламбур, например. – Прошу, не выдумывайте. Ничего такого я вам не рассказывал.

– Ну, хорошо, – набычился вдруг случайный пассажир, обиделся. Похоже, решил отыграться. – Раз не хотите рассказывать, не надо. Я просто хотел показаться любезным и сделать вам одолжение.

– Я не нуждаюсь. У меня всё есть. И план как действовать тоже. Я всё обдумал, – опять соврал он, зная наперед, что уже больше не увидит этого приставалу. – Всего вам хорошего, и счастливого пути.

– Да я, собственно, уже приехал, – сказал недружелюбно профессор. – Я-то дома.

Они еще какое-то время шли рядом, стукаясь поклажей, в тесной, плотной, обступающей со всех сторон толпе, но у поворота мужчина неожиданно – как и все что он делал с момента их знакомства – прибавил шагу и ускорился в направлении спуска по лестнице к площади, сплошь покрытой продажными киосками с выпечкой, соками и шавермой. Сергей двинулся к автоматически распахивающимся стеклянным дверям вокзала, разглядев высоко висящий указатель метрополитена с буквой «М». С непривычно загнутыми палками-столбами. Точно две встречные запятые прилепились и, расплавившись от жары, пузато вытянулись, как карамельные тянучки. В Москве «М» была прямой, как ковка, казалось, об ее острые края можно обрезаться.

Он постоял, дожидаясь пяти тридцати, когда можно будет войти в метро. Рядом с ним стояли такие же, как он, путешественники с баулами и сумками, с чемоданами и тюками, с голосящими и засыпающими детьми и собаками. Казалось, все они держались на последнем издыхании, и готовы были упасть замертво на этот заплеванный уличный пол, если б кто-нибудь предупредил их, дал им отмашку.

Но никто их не остановил, как бы издеваясь, усмехаясь над вопрошающими заглядами в лица соседей, притулившихся напротив – вдруг кто скажет: «Старт ап!»

Его самого тошнило и мутило в этот ранний час. От тошнотворного запаха, стоящего в замызганном и тесном подземном переходе, как ложка в густой сметане. Переход вел (упирался в них) к смыкнутым дверям из светлого, но испачканного немытыми руками, дерева. Возможно, из грецкого ореха, цветом, напоминающего его скорлупу, настолько сильно заляпана была древесина.

Мутило Сергея также от криков детей и пришепоточка взрослых. От выпитых чашек кофе накануне перед сном, тревожном и урывочном. Когда его, замкнутого в псевдо-темное пространство обернутой над головой не белой, уже не белой простыни, стиранной и оттого пахучей возможно, но уже давно, давно не белой, его, трясущегося в страшных скоротечных сновидениях, будили беспрестанные снования полунощных привидений в простенки проходов между полок.

Он вскакивал, взбрыкивал всякий раз, когда его толкали в ступню, как будто кто-то близкий заботливо тормошил его ногу в надежде, что он не пропустит приглашения на ужин или на очередное дорожное чаепитие, сопровождаемое бесконечными беседами, расспросами и заискивающими взглядами вприглядку и вприкуску.

2. Яна и мама.

Все же он не соврал профессору. Был верен себе до конца. Постарался быть таковым. Может, и не быть, но выглядеть, казаться таким: порядочным. «Каким ты был, таким остался». Хотя был близок, на ноготок от своего падения.

Почти не соврал, так как действительно набрал номер Яны, только на своем мобильнике, а не в городской таксобудке, и срывающимся от волнения голосом сообщил о прибытии. Сделал это немедля, как только сыскал вход в подземку, с помощью которой намеревался добраться до логова неизвестной женщины и ее дочери.

– Алло, говорите, пожалуйста, – официально и торжественно ответили на той стороне, как будто там в пять часов утра ждали звонка посла, никак не меньше.

– Это я… Сергей, – сконфуженно начал путешественник, неуверенный туда ли он попал. В то ли место, куда добирался, пробираясь назло всем своим опасениям и боязням, изорвав в лохмотья внутреннюю оболочку (испод) своего тела, в то время как одежда (обертка) видимых следов истязаний не имела.

– Сережа, – весело вклинилась в линию Яна, видимо, не спавшая всю ночь, караулившая, но пропустившая контрольный звонок – отлучилась. – Сережа, ты где?

– Как где? – не понял вначале Сергей, приняв за розыгрыш игривую интонацию испорченного, сломанного автоответчика. – Я вообще-то в Петербурге.

– Как?! – опять его неприятно удивила скрытая коварная болтунья, сумевшая придать пустяку краску и колорит недоразумения.

– Вот так, – в конец поник Сергей, угадавший, что его здесь не ждали.

– Вот, здорово! – разубедила его Яна, наверное подпрыгнув у телефонного аппарата от нетерпения.

Сергей психанул, застигнутый врасплох мгновенной сменой настроения у абонента.

«Отчего ее так расперло? То какает на каждом слове, будто впервые слышит о том, что еду, то заходится в непонятной экзальтации. Без видимых причин, на пустом месте. Зуд рассмотреть вблизи заинтересовавший экспонат? Интерес, приблизительно схожий с тем, какой возникает у обезьяньего вольера с приматами?»

– Я хотела спросить, ты на вокзале или уже где-то рядом? – в голосе Яны начали преобладать виноватые, оправдательные нотки.

– Я на вокзале.

– Хорошо, садись на метро и езжай до… – она назвала конечную станцию. – Я тебя там встречу.

– Не надо… – хотел было сказать Сергей, но ухо заложило, и сера наглухо забила проход, как бывало в детстве, когда мать чистила ватой, намотанной на спичку, его ушную раковину; затем раздались длинные гудки, сравнимые с пробивающимся сквозь глухоту воем полицейской сирены. Он попрощался с мыслью что-нибудь изменить в этом мире: ему суждено отныне во всем подчиняться неумолимому, неуловимому року. Смириться и не рыпаться.

«Расслабься и получи удовольствие. Не двигай. Не дай бог, спичкой еще повредит барабанную перепонку».