Алексей Жак - Изгнанник

– Я столько не съем, – застеснялся Сергей, вяло протестуя против количества трапезы.

Он тяжело опустился на стул, понял, что устал так, будто проехал за одну ночь не шестьсот плацкартных километров, а пол-России.

– С дороги и не съешь? – изумление отразилось на разукрашенном лице Ядвиги Савельевны, отчего то приняло ужасающий и едва ли не грозный вид. – Разве для мужчины это порция? Вот, есть у меня друг по жизни… впрочем, он нам с Яной как сейчас это называется: друг семьи. Петр Маркелович. Так вот он столько ест за один присест, что мне иной раз страшно за него становится, как бы ему не поплохело. Меня бы вырвало, а ему нипочем: «Я под бутылочку беленькой могу ведро пельменей съесть» говорит. И ведь, вправду съест, не сомневайтесь.

– Нет, спасибо. В самом деле, я сыт, – мямлил Сергей.

– И съест… – не переставала говорить Ядвига Савельевна.

– Мама, он же сказал, что не хочет. И почему ты всегда настаиваешь, когда кто-то против?

– Ян, перестань перечить, – шутливым тоном заговорила мать. – Мы с Сергеем сейчас по стопочке выпьем, и аппетит проснется сразу, а?

– Я если только совсем чуть-чуть, одну рюмочку.

Ядвига Савельевна потянулась к бутылке водке, выставленной на столе.

– Позвольте, я поухаживаю за вами.

– И мне налейте, – нерешительно, колеблясь, заявила Яна, но твердым движением руки подвинула на середину свою рюмку.

– А что и налей, – развеселилась Ядвига Савельевна. Глаза ее вспыхнули радостным светом, и будто помолодели. – Она, вообще-то, у меня не пьет. Но раз просит, уважь, налей.

– Я только пригублю, – опять покраснела Яна. – За компанию.

Сергей налил.

Утро расцветало за окном. Комната светлела. Занавески не закрывали окно, и рассвет побелил небо за стеклом, слабо разбавив тусклую еще белизну малиновым сиропом, а также грязно-серую стену дома напротив, щербатую и в веснушках от камушков, впрессованных в бетон. Яна встала и выключила свет. Он больше был не нужен.

3. По музеям.

– Нет, мы должны сегодня же посетить музеи, – настаивала Яна.

– Да-да, конечно-конечно, – поддакивал Сергей. – Сегодня, и только сегодня, – говорил он вслед за ней, едва поспевая за ее бешеным ритмом.

Он говорил так, потому что был почти уверен – так заразителен был ее напор, беспрекословно подчиняющий, диктующий ход событий, как истина в первой инстанции, – что именно сегодня должно всё произойти: и поход в музеи, неважно, сколько их окажется на пути, и рассказ попутно о Питере увлекающейся девушкой ей же увлекаемому юноше… зрелому мужчине… И другие мероприятия, не угадываемые пока (девушка могла устроить любой сюрприз, Сергей безотчетно догадывался о такой ее способности). Может быть, что-то более серьезное скрывалось за пеленой сегодняшнего дня, не раскрытого до конца утренним туманом, спустившимся на город и только-только начавшем рассеиваться (он еще не знал, что город всегда погружен в такое состояние: погодная аномалия, сырой климат, вечная меланхолия).

Эскалатор, казалось, застыл на месте и совсем не двигался, так глубоко в грунт была заложена станция.

– У нас в городе все станции такие, – сказала Яна, когда они спускались вниз, направляясь на первую экскурсию в город, в свою первую вылазку в культурный и географический центр северной столицы. – Ну, почти все, – исправилась она. – Грунтовые воды… В Москве, наверное, подобное редкость?

– Нет, почему же. – Сергей переступил на одну ступеньку ниже, ощущая себя неумелым юношей, которому не приходилось прежде ухаживать и так близко общаться с девушками, во всяком случае, давно не приходилось. Он ласково дотронулся до ее ладони. – Есть некоторые, похожие на ваши, но, конечно, их количество ни в какое сравнение с вашими не идет.

Легкая, как укол совести, неудовлетворенность собой обеспокоила Сергея. Ему самому не понравились слова, которые внезапно, даже для себя, он произнес на ходу в обездвиженном движении эскалатора. Они выскочили из него бессознательно. Бисером поплавков на поверхность пруда. На одной невесомой и невидимой в воде леске. Неуправляемые. Неконтролируемая речь? Неподготовленная тирада, реплика? Неосмысленный продукт мозговой активности? Не мука даже высыпалась в дырявое сито, а (точно!) водица, вылилась через дыры днища. В его прохудившемся самоуверенном мирке.

«Сленг всегда вылезает наружу у человека, привыкшего к раскованному общению и забывшему о необходимости вежливой цензуры, – подумал Сергей о действии на него этого коварного механизма, действующего исподтишка. – За столом также непроизвольно дает о себе знать непростительная отрыжка. Присутствующие при этом очевидцы улыбаются снисходительно, но прощают. Что естественно, то не безобразно».

Однако эта его собственная вольность со словами Сергея всерьез обескуражила: он-то – Сергей помнил об этом всегда – никогда не прощал и не пропускал, помечал в уме, делал засечку на будущее, когда кто-то другой позволял себе такое легкомыслие, или неаккуратность.

Он отметил про себя, что несколько раз повторил, произнес подряд «ваши», как бы проводя незримую демаркационную линию между ними – между собой и Яной, хотя не имел в виду их лично, а всего лишь города, которые соединили их судьбы живой нитью, и те места, где они жили. И признав за собой вину – она виделась ему явственной и неоспоримой, он еще больше покраснел, как будто грязно выругался при девушке, или сказал что-то такое, чего в приличном обществе культурные и воспитанные люди себе не позволяют. Он был почти уверен, что Яна культурна и воспитана, как фрейлина.

«Ведь она, в свою очередь, избавилась от этого гнусненького словечка „ваши“, – с ужасом подумал Сергей. – Вовремя сориентировалась. Как-то извернулась, чтобы не упоминать, не замечать различия между ними. Не акцентировать их. Может, ей эти различия не видны вовсе?! А я не сумел. Или нарочно? Соорудил на свою голову баррикаду, теперь разбирай, мучайся».

«Она ловко употребила даже не синоним, а размытое определение, хотя и вполне конкретное: точно указала на место. Она сказала… она сказала… – он напрягся, вспоминая, – да, она сказала: «В Москве», и только. Никаких «ваших».

«Разве это не еще одно доказательство ее воспитанности и ума. И такта».

Сергей чуть не запел в порыве налетевшей восторженности и от восхищения своей спутницей.

– Яна, ты прости меня за какие-нибудь не умности… неуместности: я могу выкинуть, сказать что-нибудь, что при других обстоятельствах, в другой обстановке никогда не рискнул бы. Это все из-за воспитания, наверное. Но больше, я думаю, от моего волнения. Я привыкну, и все поменяется к лучшему.

– Я не пойму о чем ты, Сергей? – Яна спокойно посмотрела на него сверху вниз, с высоты двух ступенек и своего высокого роста, увеличенного каблуками сапог. Так, как будто ничего не произошло, и никакой преграды между ними не было. Она не выглядела озабоченной его словами, его намеком на дистанцию между ними: подумаешь, всего-то две ступеньки, всего лишь.