Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

В своем последнем волеизъявлении Александр «Волдырь» Багинец писал о многом. О дальнейших судьбах трехтомника «Клима Самгина» и залитой кагором дубленки; фарфорового олимпийского медведя и нарисованной на потолке голой женщины, но главное он упомянул в самом конце.

«……………… и заканчивая свое завещание, я должен сказать вот о чем. В левом кармане моего серого пиджака лежит презерватив. Почти тридцать лет я носил его с собой, но шанс, чтобы его использовать, мне так и не представился. Применять его по назначению я вам не советую. Во-первых, он очень старый, может и подвести, а во-вторых: поскольку на протяжении стольких лет он слышал стук моего сердца – мне было бы приятно, если бы вы сохранили его как память обо мне. Вот, в принципе и все. Прощайте.»

Александра Багинца похоронили двадцать второго января 2002 года на Котляковском кладбище.

Он был тяжелым белым патриотом.

Кенни Томас маленький юркий негр. С ослабленной фастфудом потенцией живущий сейчас в Филадельфии, но выросший в Детройте в годы выдающихся успехов «Пистонс». Он еще не знает, чем все это для него обернется: в руках у Кенни баскетбольный мяч, противодействовать самому себе ему скучно, на другом конце площадки идет какая-никакая, но борьба; трое белых играют в одно кольцо против двух черных, и Кенни Томас просит его принять.

Позвольте мне войти в игру на стороне моих братьев, сказал он, их же меньше, а белых и во всем мире, и на на площадке… Кенни Томаса в игру не принимают. Свои же черные братья подключиться не позволили: мы и так этих белых дерем, сказали они, а ты, парень, пойди поищи себе новую команду – найдешь четырех, приходи: пять на пять схлестнемся. И Кенни Томас пошел искать игроков для новой команды; шатался, ворчал, спрашивал – никто не хочет. Пойдемте… сам иди!… я насчет… иди к дьяволу!… Кенни Томас недовольно возвращается туда, откуда и уходил. Снова просить, чтобы его приняли: посмотрю за тем поворотом и обратно, жалость то какая… ух, ты… придется рискнуть; возле придорожной закусочной раскованно сидели четверо толстых англосаксов, ничего не ждущих от женщин и подгоняющих недалекую беседу бутылочным пивом под ZZ TOP из битого-перебитого кассетника.

Кенни Томас обратился к ним с максимально возможным уважением: как вы смотрите немного поиграть в баскетбол, сказал он, вы четверо, да я – крепкая у нас команда получится… вон те пятеро, что сейчас на площадке рубятся в одно кольцо, предупредили меня: кого бы ты, Кенни, ни привел, у вас не будет шансов против нас. За шесть лет почти идеально сыгранных.

«Ах, так?!», «Вот твари!», «Потопчем, червей!» – позванные Кенни мужики слегка завелись; вскочили, скинули верхнюю одежду, ввалились на площадку; Кенни, как и его однофамилец Айзейя, потрясающий первый номер того «Детройта», тех несгибаемых «Bad boys», разыгрывающий, они как бы все остальное; Кенни Томас ведет команду в позиционное нападение – он тоненький, шустрый, а эти четверо мужиков люди толстые и бегают они с трудом, любой рывок отзывается в них дребезжанием могучих складок: Кенни с мячом и в нападении, мужики там же, но Кенни мяч никому не отдает: сам бросает.

Атака закончилась и, кое-как отбившись в защите, Кенни Томас уже начинает следующую: он угрожает кольцу, мужики с ним, но мяч у Кенни; он бросает с сопротивлением, в прыжке и неточно.

Следует контратака соперников, угадывающих намерения партнера не то что по глазам: по шмыганью носа – они забивают очередные два очка, однако Кенни Томас не сдается, он ведет свою команду в отчаянное наступление, его мужики по-прежнему бегут рядом; мяч!… сюда!… Биллу, он открыт!; Кенни не скидывает им мяч, он играет в своей коронной манере – берет всю ответственность за бросок на себя.

Берет и почти попадает, но, попрыгав по передней душке, мяч не проваливается в кольцо, и надо отходить в оборону; мужики несутся назад с плохо скрываемой ненавистью, Кенни Томас на домашней половине площадки особо не напрягается – он чувствует себя незаменимым лишь в нападении: мяч вновь у него, мужики одышливо участвуют в атакующих действиях, Кенни не делится с ними мячом, и мужики бегут, но бегут не в защиту; Кенни весь в игре и он не догадался отследить направление их бега – за ним бегут.

Поймали и молча…

Они его молча, и Кенни Томас орет даже больше, чем отбивается: расисты вы, кричит он, не заслужили черные такой от вас боли!… за что же вы меня избиваете?!… расисты вы, отродье расистское!»

После продолжительной рихтовки его характера Кенни Томасу оставили только жизнь. Она у него одна, но Кенни Томас не единственный человек, кто пока еще в ней; в российской глубинке баскетбол на столь популярен и, накланявшись небу, преисполненный позитивным мышлением таблеточник Александр Лямов увидел деда Фому.

Если теплый день выпадал на воскресенье, дед Фома довольно часто навещал остывших, и в прошлое воскресенье он шел с кладбища и столкнулся с семьей агронома Ивана Колгушина; они не разминулись, и сам «Механический Иван» крикнул старику: доброго тебе здравия, дед Фома, мы только что из церкви и одна из свечей, которые мы там поставили, горит за тебя!.

Не брызгая против ветра бессмысленными слезами умиления, старик сдержанно сказал: так уж и горит… Потухла, небось. Но все равно спасибо.

Это тебе спасибо!

Тогда вам пожалуйста.

Подметив, что сегодня старик один – возле него нет ни подкармливаемых им волков, ни «Механического Ивана», публично пообещавшего: «отловить этого чудака Лямова и немного натянуть в некое потайное, темное место» – Александр Лямов вскрикнул от удовольствия встречи и бойко перепрыгнул через разделявшую их лужу.

– Как жизнь, дед Фома? – спросил он.

– Полегоньку заканчивается… А у тебя?

– У меня, дед Фома, полный порядок! Всем я доволен! И людьми, и погодой, и птицами, из леса залетающими! Они же в нашу деревню не только из нашего леса залетают!

Дед Фома понимающе крякнул.

– Это ты, Саша, – сказал он, – молодец, что всем доволен. Но в радость ты особо не погружайся.

Александр Лямов недоуменно навострился.

– Почему же? – спросил он.

– Помирать не так обидно будет, – ответил старик.

Передавайте, Александр, приветы. Святителям и кузенам, участковым и покровительницам вишневых деревьев. Могущественному злому духу Сиакоу.

Живущей со вами под одной звездой Полине Судилине, не лелеявшей отраду скоропостижно скончаться где-нибудь на водах и очень-очень многим не интересующейся: и влиянием скорости летающих тарелок на свадебные нырки морского зайца, и однополой любовью в среде русской политической эмиграции, и раздражением хранителя тишины Прогистиса на тихий посвист перепутавшего сон с явью пастушка.