Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

– Тебе бы чего хотелось?

Чувствует, задыхается: дым такой, что и огонь еле заметен. Да и соображается с трудом.

– Мне бы хотелось, – сказал Редин, – снова с тобой… как прежде… но я сверху…

Слышит, обрадовалась.

– Сегодня?! – воскликнула она.

– Маловероятно… Потом как-нибудь… Счастья…. тебе…

– Нам! – поправила Марина.

– Не уверен… увидимся… ли…

Два пальца, но в ноздри – огромная вспышка. Закончилось время планеты.

Не нашей.

Пока что. Ребенок сам катит коляску.

В ней только гильзы.

Александрийская аллегористика? Склонность Христа к мытарям и грешникам? Рвота на путеводный камень? Звенящий комар в подступающей тошноте и никак не спадающий уровень женской преступности; слышится шелестение булыжников и мерная поступь покойницы.

У нее есть такое же право на бытие, как и у Семена «Марафет» Белковского; получив под деревом по рогам, он довольно близко сошелся с Рединым, и ранним январем 2000 года потерял сознание на хоккее с мячом. На игре «Динамо» – «Зоркий».

Редин тогда пошел еще за одной, а Белковский скатился по ступенькам не меньше, чем на семь рядов: забудь о зиме, Семен… я забыл… не отпустило?… в трамвае случайные люди не ездят; войдя в родительскую квартиру, Белковский сразу же осознал, что суровый лицами семейный совет собрался здесь именно из-за него.

За столом, на строго отведенных им жизнью местах, восседали его отец, мать и две его младших сестры, одна из которых была еще и младше первой. Посмотрев на Семена из-под заляпанных сединой и не столь белесых, как у «Марафета» бровей, отец даже не подумал улыбнуться.

– Садись, – сказал он Семену.

– Ничего, папа, я постою.

– Постоишь? – Отец излишне саркастически усмехнулся. – Будь по твоему… Вот что, сын. Ты знаешь ситуацию, которая сложилась в нашей семье – мой брат, мир его праху, оставил после себя только дочь. Так что с той стороны рассчитывать на продолжение нашей фамилии нам нечего. Но у меня, слава Богу, помимо дочерей есть и сын. И этот сын – ты… Понимаешь, сынок, я не хочу тебя обидеть, но в твоем возрасте все вы, ты и твои сестры, у меня уже были. У тебя же детей еще нет. Я не в курсе всех твоих дел, но это сейчас не суть важно. Ответь мне честно. – Облокотившись на стол, отец тяжело привстал. – Я могу не тебя положиться?

– В чем? – спросил «Марафет».

– В том, что наш род после моей смерти не угаснет. Прошу тебя, будь со мной честен.

Не выдержав наставленных на него глаз, Семен «Марафет» Белковский приниженно отвернулся. Пошел на легкую, ничего не меняющую, хитрость. А когда-то любил спокойно покурить. С мыслями, что раз не получается физически, следует разлагаться хотя бы морально – сделает одну затяжку и кладет сигарету в пепельницу. Там она до фильтра и уменьшалась.

– Твое волнение, папа, вполне обоснованно, – сказал «Марафет», – но уволь. Не по силам мне это.

Семен Белковский говорил по возможности мягко, но его отец, угрожающе скрипя вставными зубами, по-змеиному зашипел.

– Что тебе не по силам? – спросил он.

– Род продолжать, – ответил Семен. – Ты меня прости, но ему, вероятно… пора оборваться… Короче, уволь, не томи мне душу.

– Душу?! Я сейчас не о душе говорю! Я говорю о… – Задев неистовым взглядом побледневших дочерей, он все-таки сумел сдержаться. – Я говорю совсем о другом! Совсем о другом…

Опустившись обратно на стул, Дмитрий Александрович Белковский погрузился в длительные и тягостные раздумия.

Выйдя из них, он тут же направился в прихожую, где начал быстро и как-то странно суетливо одеваться. Его верная жена вышла следом за ним – она часто заходилась в диком кашле, но в ее семье знали, не кашляет она: перед тем, как по телефону ответить, прокашливается.

– Ты куда? – спросила она.

– Я не в праве допустить, – ответил Дмитрий Александрович, – чтобы мой славный род взял, да и вот так запросто сгинул. Пойду, поищу кого-нибудь… Она родит мне парня и я дам ему нашу фамилию. Другого выхода я не вижу.

И что же она? Валерия Петровна недаром столько лет была его женой; она понимала – сама я ему сына уже не рожу, но это же не основание, чтобы его род уплывал с земли дохлой собакой. Бог в помощь, милый: да наведет он твой… твой гигантский… тьфу, не то.

– Я желаю тебе удачи в твоей непростой миссии, – пытаясь вспомнить, куда же она засунула его канотье, сказала умная женщина. – Оденься поприличней.

– Думаешь? – спросил муж.

– Встречают же по одежке.

Сборы и консультации, в которых кроме жены принимали участие и внезапно ощутившие свою нужность дочери, заняли примерно полчаса, и, поправив вполне не аляпистый галстук, отец по очереди обнял зачарованных его мужеством женщин.

Подмигнул сконфуженному сыну и сосредоточенно отправился в ночь: закрыв за ним дверь, они услышали из коридора его старый боевой клич.

– Ради рода!

Январь – сезон потерь и пустых банок из-под кофе. Покидающий Россию африканский дипломат отламывает сосульку и сдает ее в багаж. Хочет показать сестре и старейшинам.

Она тает еще над Москвой. Чешется кость. На ноге?

К работорговцу детьми присматриваются даже самые благодушные ангелы.

Дмитрий Александрович Белковский уже начинает действовать на Манежной площади, но временами похожий на приличного человека Мартыновсходит с освещенной прямоты главных улиц; он сейчас один, без женщины, ограничиться кормлением самого себя и сытно, и голодно – по весне чаще голодно, но до весны еще далеко, в Новых Черемушках стужа, на простуженные тени ложится бледный снег, и к Мартынову подбегает одетый не по сезону мужчина. Сует к себе в карман трясущуюся руку и водит под белым ветром обшарпанным коробком.

Ему не дано стать опорой самой захудалой семьи. Коробок у него неустойчив, вываливается, гуляет, но лишенец, гипотетически Семен «Марафет», не прячет его в кулак. Протягивает Мартынову. Тот, разумеется, не берет.

– Вам чего? – спросил Мартынов. – Или вам кого? Не конкретно же меня? Я немного знаю о хирургическом узле для перевязки сосудов, а вы о чем?

– Я? О чем знаю я? Практически? Ну, к примеру, о сифилисе… Но вы, дорогой мой гринго, напоминаете мне человека… с душой, еще не затронутой гангреной – зажгите спичку… пожалуйста…

– Издеваетесь? – нахмурился Мартынов.

– Курить хочу…

– А безусый строитель, – пустился в разглагольствования Мартынов, – давно хотел стать членом элитной бригады, но ему сказали: «Мы тебя принимаем, но ты должен пройти испытание – видишь подъемный кран? Поднимайся на него и спрыгивай вниз, а потом сразу же к нам – будем, сынок, обмывать твое зачисление». Парень, конечно, волнуется: я же разобьюсь, шепчет он, я накроюсь, а они улыбаются – само собой, разобьешься. Или ты думал, что в элиту есть другие пути? Других путей в элиту нет. Только разбившись. – Подумав о том, что родители Александра Суворова считали своего болезненного отпрыска не годным к военной службе, Мартынов рассеянно усмехнулся. – А вы, если хотите, курите. Я—то причем.