Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

– Не желаете познакомиться?

А не желаете ли пробежаться по еще не застывшему цементу? Повести интенсивную подготовку к загробной жизни и взяться за реализацию одного из декретов Фуше, по которому все священники должны были в течении месяца найти себе подругу жизни? – откинувшись на спинку стула, Николай Садунский сладко потянулся, причем, впервые за несколько последних лет, его улыбка наконец-то сумела вырваться из тернового оцепления морщин.

– Ну, что же вы молчите и молчите, – нетерпеливо нагнетала Екатерина Палова. – Вы желаете со мной познакомиться?

– Ха-ха…

– Да?

– Нет.

Садунский не желает с ней познакомиться, силы тьмы терпят редкое поражение, и что же, друг Николай, было дальше? Ничего, Седов. Все тип-топ. Я исчез из ее жизни, как вороватый клерк из пущенной им по миру компании; вам «Арбатского»? всего одну? Но я ведь три у вас сегодня уже покупал. Поэтому я и спрашиваю. Спрашиваете… Заставляете меня краснеть. Страдать и перебирать от недопонимания; у Седова сломана правая нога.

Он лежит на растяжке в пироговской больнице, не испытывая патологической страсти к вправлению чужих мозгов, и на той неделе к нему заходил Семен «Марафет» Белковский. Они пили зеленый чай и укрепляли кармические связи; ни у кого ни вымаливая перебить номер на своей заблудшей душе, Седов говорил «Марафету» Белковскому, что все мы здесь всего лишь рядовые бойни. Он объяснял Семену чем он это объясняет. Не на выкрике.

– Когда ты не один, – говорил Седов, – а с кем-нибудь вдвоем, не важно с кем, но не один – твоя жизнь от этого разбавляется, проще говоря, теряет концентрацию.

– Но ты же, – возражал «Марафет», – можешь загустить ее за счет другой. Я имею в виду за счет той другой, которая сейчас с тобой.

– Если бы… Тут, Марафет, все гораздо сложнее – пытаться восполнить утраченную концентрацию своей жизни за счет жизни той женщины, которая сейчас с тобой, это все равно, что смешивать порох с водой.

– Не пойдет? – спросил Белковский.

– Я отвечу тебе в зависимости от того, куда тебе нужно идти. Тебе куда нужно?

Седова со Белковским не проймешь надуманными медиасенсациями: они негромко рассмеялись. Поскольку одной дорогой идем. От и до.

Замыкаясь в себе, как в концлагере. Расстегивая ворот бронированной рубашки – ложись первой, Леночка.

Я посмотрю, что получится.

Елена Котенева пришла к Седову шестнадцатого ноября 2001 года; нога сломана не у нее и во многом благодаря этому она настроена исключительно позитивно. Проснулась и удивляется: надо же жива еще.

Да и ноги пока целы.

– Ты просто лежи и ни о чем не думай, – сказала она. – И уши подушкой не оборачивай, поскольку я сейчас буду тебя морально поддерживать.

Но для Седова ее моральная поддержка, как для обкуренного миротворца Чувалы Пркача чайная ложка с морской кровью; из одного динамика Питер Грин, а из другого горловое чтение бессильных строк «Травмы блюза» Худриана Цапалы.

– Моральная поддержка, – не надеясь на многое, пробормотал Седов, – вещь, вероятно, необходимая, но лучше бы ты, Леночка, поддержала меня орально.

– Как ты сказал?! – воскликнула она.

Не поддержит. Человек человеку волк: порычать, повыть его не затруднит, но не просить же у волка сделать тебе минет. Седов бы не просил.

Елена Котенева им недовольна.

– Поддерживать тебя орально в этих стенах, – сказала она, – меня не заставит и все мое человеколюбие. Да как ты…

– В смысле, словами.

– Словами? Ну если, словами… А я что собираюсь делать?

Предложение не прошло: больнее ему от этого не стало, но Седов же рассчитывал на улучшение; он бы не возражал, если бы оно наступило еще до того, как он умрет: туз, снова туз! два туза… первой и третьей масти; пиковый и бубновый.

Ты, Седов, – будучи с ним знакомым, сказал бы Редин, – стратегию на их пробивной мощи все же не строй: ты же эти тузы на мизере прикупаешь…

– Что ж, Седов, – пошла на мировую Елена Котенева, – недоразумение, так недоразумение: проехали. Тебе новости рассказать?

– Расскажи, – хмуро сказал Седов.

Вот Яуза из берегов не вышла – нет.

Один лишь пес жует туман.

Устав.

Капитан Джек жует туман, потому что уже устал глотать его, не пережевывая. По нему сразу видно, как он одинок.

И насколько его это не заботит.

Я тоже выгляжу небогато, но видела бы ты меня в блеске молний. В эпицентре события. Когда в почти вырубленном лесу встретились два медведя. Оба бурые, но у Хамсяка нос с горбинкой и зрачки с достоверным отображением недалекой угрюмости; широкие ноздри Хамсяка вдыхают не только пчел. Он разговор и начал:

– Где мой мед?

Пушонок промолчал и еще чаще захлопал глазами. Низенький он медведь, кроткий, и к себе, и к другим безобидный, но Хамсяку нет никакого дела до его нрава. Темно у него в большом черепе. Ни малейших претензий к теории Большого взрыва, ничем не объясняющего того, почему материя в космосе распределена столь неравномерно.

– Ты что, чушок, – замахнувшись на Пушонка, проорал Хамсяк, – решил в молчанку со мной поиграть?! Где мед?!

Пушонок лишь испуганно развел лапы. Во взгляде у него робко искрится истина: не знаю я, где ваш мед, не брал я его. Не посмел бы.

Хамсяк совсем озверел.

– В последний раз спрашиваю, – прокричал он, – сейчас спрошу, а больше не буду! Колись, сучонок, а не то наизнанку выверну!

Сеньор Хамсяк не умеет думать о себе плохо, и, жалобно заплакав, Пушонок получил в ухо.

Опрокинулся. Им овладело здоровое безразличие.

Внезапно с холма спускаются еще медведи: штук пять-шесть, и все здоровые, практически амбалы; один из них вразвалку подходит к Хамсяку и, не примешивая к предстоящему выяснению даже ничтожного присовокупления примирительной любезности, берет его за нос.

Нос у Хамсяка с горбинкой. Берут его за него не молча:

– Вижу ты, говнюк, на братишку нашего наезжаешь? На сиротку глухонемую? Знаешь, что тебе за это будет? Хана тебе будет. А ну-ка, братаны, навались.

Побратайтесь с моей кручиной. Не вытирайте об меня колеса нагруженной асбестом телеги и не заражайте меня намерением лечиться; Хамсяка валят на землю, скручивают по рукам и ногам плетеными канатами: клешням венерических заболеваний до него уже не дотянуться, и он тоскливо размышляет: что же это за жизнь, если она скоро кончится? откуда же у них с собой канаты? – я!… вас!… не выйдет.

Смахнув с лица сладкий пот возмездия, самый главный из спустившихся с холма беззлобно сказал:

– Ты тут пока полежи. А мы пока охотников свистнем.

Они обняли своего братишку и, самодовольно приподнимая плечи, завиляли бедрами и ушли: Пушонок шагает вместе с ними. Смеется полуденному солнцу, преодолевает проблемы социальной адаптации, неосмотрительно обнимает ступнями задремавшего ужика.