Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

Два на уровне нормального человеческого роста – это курит она с очередным оказавшимся с ней мужчиной; третий совсем слегка над землей.

Огонек от сигареты Михаила Емышева – сам Михаил словно бы лежит под их ногами. Он смотрит не под юбку любимой девушки, а на звездное небо, и Вероника Самолина пытается потушить его сигарету брезгливым плевком.

Не попадает. И тогда предполагающий воспользоваться ею прямо в парке индивид тушит сигарету Михаила Емышева лакированным ботинком.

Потом он не убирает ботинок с его лица; он и Веронику Самолину отделил от других дам всего на один вечер, и голову Михаила Емышева, пять раз в день кормившего громадного ирландского волкодава по кличке «Зайка», в лосиноостровскую землю вдавливает.

До минуты, когда бы его голову вдавливали в землю Михаил Емышев пока не дожил, но к этому все и идет; Емышев считает за большую честь даже такую малость, как проводить ее до дома: любимая… не проси, говорила она, я не буду открывать ладонь.

А что там у тебя?

По-моему, ничего. Но ты, Михаил, в этом не убедишься. Потому что я не буду ее открывать; Вероника Самолина Емышева не ценит: разрезает его сердце лунным серпом. Кричит, выходит из себя:

– Хватит за мной везде ходить! Устала я от тебя, дружок… Скоро я и ослепнуть соглашусь, лишь бы тебя не видеть.

– Но я ведь тебя люблю, – с жалкой мольбой пробормотал Емышев. – И я счастлив, когда ты уделяешь мне хотя бы секунду своего времени.

По дереву вверх, как обезьяна, плевать на ваш смех – я Шива, я Рама… Вероника ему ответила. Спросила, но уже с ответом.

– Моего времени? – спросила она.

– Хотя бы секунду, – сказал Емышев.

– Да как ты смеешь претендовать на мое время?!

Но ее искренняя злость не охладила его чувств – не отпустив Веронику пожинать бурю с кем-нибудь без него, Михаил Емышев целовал и покусывал ее длинный нос; из-под ваших ног? вышибли Его крест? из-под моих… не испытывая недостатка в основаниях попортить себе настроение и подталкивая ее к свадьбе горячим дыханием в спиной мозг, он пять лет бродил за ней след в след. И Вероника вышла за Михаила: выходила из себя, но вышла за него – заставил он ее все-таки считаться со своей любовью. Укротил ее, додавил.

Годом позже жажда обладания как бы утолена, и у Михаила Емышева изжога – у его души; не фейерверк у него во взглядах на будущее; если и вспышка, то дымовая – через одиннадцать месяцев после свадьбы Михаил Емышев заехал по работе на улицу Дмитрия Ульянова, и, проезжая мимо строившегося на его глазах Дарвиновского музея, тихо присвистнул, подал к бордюру, остановился; в машине Михаил не один, рядом с ним его сослуживец Редин, свободомыслящий человек, нередко повторяющий: полдень сознательней рассвета. Будет зима, буду и я – когда захочешь прокашляться, обязательно вынимай изо рта жевательную резинку. Я с недавних пор вынимаю.

– В чем дело, Миша, почему встали? – недоуменно спросил Редин. – Опять что ли, по пиву?

– Вот здесь, – ответил Емышев, – я однажды подошел и познакомился с девушкой – терялся, но все же заговорил…

– Как ее звали, помнишь? – спросил Редин.

– Вероникой… Теперь она моя жена.

Михаил Емышев нерационально нахмурился: что случилось, то случилось, но не восторгаться же ему высшей математикой Троицы – надводными развлечениями этого Бермудского треугольника; не обливаться же потом и слезами при появлении из-за туч одутловатого нерусского лица…

– Я, – сказал Редин, – неплохо помню ее по вашей свадьбе. Тогда ты еще, если я ничего не перепутал, весьма бурно суетился вокруг нее влюбленным питекантропом.

– Было такое, – согласился Емышев.

– И ты познакомился с ней именно здесь?

– Здесь. – Опуская ногу на педаль газа, Михаил Емышев ничуть не светился «светом невечерним». – Здесь, здесь…

– …?

– Ненавижу это место.

2

Заметив дебелого кокаиниста Варянова в компании с вызывающе немолодой женщиной, Седов несколько удивился. Хотя годы идут, привычки меняются, мечты об утепляющем смраде домашнего очага становятся все навязчивей.

Когда она отошла за бокалом шампанского – все за счет устраивающей презентацию трастовой компании – Седов подобрался вплотную к Станиславу Варянову, и, поздоровавшись, ненароком, между здравствуй и прощай, поинтересовался, кем ему приходится его спутница.

Варянов беспокойно осмотрелся, переступил с ноги на ногу, и едва слышно – только для Седова, в зените собственного уныния – промямлил:

– Это моя женщина.

Поддерживая выбранную им приватность, Седов закрутил гайки голоса на полную:

– А она для тебя не старовата?

На бледных губах Станислава Варянова судорожно задергался подрагивающий палец.

– Не надо так орать, – умоляюще сказал он. – Информация предназначена только для тебя, всем прочим я говорю, что она моя родная тетка: одна из них. Из воронежских дворян.

– Не много ли конспирации? – спросил Седов.

– Меньше никак нельзя. – Вытащив из коктейля обкусанную трубочку, Варянов опорожнил стакан одним глотком. – В молодые годы, Седов, я видел свою дальнейшую жизнь иначе. Я предполагал, что буду посещать фуршеты в сопровождении юных особ, представляя их собранию как подрастающих под моим руководством племянниц… Но вышло все наоборот.

– Хорошо хоть так, – сказал Седов.

– Ничего хорошего я в этом не вижу, – озлобленно проворчал Варянов.

Посмотри вон туда, Станислав. Куда? Все равно. Оно везде- растворяясь в липкой жиже неуемно отдыхающей массы, Станислав через силу приободрился и подбросил в общий гомон свою долю искренне наигранного счастья:

– Прекрасный вечер, вам не кажется?!

Разнополое эхо:

– Кажется, кажется…

По Седову видно, что у него недавно стоял. Пока он не сдается. Посмотрим, как все пойдет дальше; магнитные свойства кислорода и его пропащая жизнь дают ему серьезную пищу для размышлений.

Носители веры доходили и до Таймыра, внеземные покровители сухих дам расширяют свои владения, леденят мне кровь, пригибают к земле; в видимом мире от Седова исходит лишь неоднозначный мужской запах.

Большие, обвислые щеки: у него? У Киприана Карфагенского? Не у них. Мочевой пузырь совсем ни к черту. Опять у кого-то еще, однако, сложив свой кулак, из него затем уже не вылезешь. В естественном употреблении женщин нет ничего плохого, но Седов нечасто позволяет им болтаться под ногами своего разума и сторонится по воскресеньям компании человека. Включая человека в себе самом; зайдя в Битцевский парк, он сел на повалившееся дерево, опустил голову, глубоко вздохнул: ему тоскливо. Хоть бросайся камнем на собственную ленивую тень.

Не стремясь к созданию из себя идеальной личности, он перегонял из полушария в полушарие грустные мысли, и краем глаза подметил: его правая рука неосознанно подобрала короткую ветку и ковыряет ей почву: зачем это мне? что за этим стоит? президент об этом еще не проинформирован? смерть человека спасет весь остальной мир, каждая женщина словно бы отбирает у Седова немного его члена, и он в итоге догадывается: неспроста я ковыряюсь здесь данной палкой, судьба мне, по-видимому, подает заветный знак; может быть, я найду что-нибудь ценное. Дай бог.