Петр Альшевский - Вахта Барса

У них. Них, них, яволь, бросая вызов за вызовом, простим мертвых. И не подумаю. Банальную перцовку можно принимать в любых случаях. Мне нужен отдых. У меня в комнате вздулась штора.

За ней прячутся.

Никого там нет, не пойду смотреть. С прилипшей к спине простыней, с удивлением, близким к шоку; Иван Барсов родился на Полянке в просторном доме с магазином похоронных принадлежностей.

Сентиментально прогуливаясь по незначительно изменившимся местам, он закисает, con spirito преображается, ставка на секс не принесла ему счастья, с ним входят в контакт гуманоиды, подите прочь. Не до вас. Я к людям.

– Вы вот мне, мне, вы мне…

– Пьете? – спросил Максим.

– Э-эээ, – протянул Иван Барсов.

– Изысканность и неприхотливость?

– ….

– Молчите, значит думаете, – заметил Стариков.

– Я обращаюсь по делу, – сказал Иван. – Меня изводит, прижимая, мочевой пузырь, клыкастый зверь… возникшая необходимость толкает на поступок, где бы тут отлить, вы курсе, где лучше? Скажите и вам не придется жалеть – я удалюсь, не нанося увечий. Куда мне? Расскажете?

– Не откажу, – усмехнулся Максим.

– Спаситель! – воскликнул Иван Барсов.

– Двигайте за мной, – сказал Стариков. – Я направляюсь по той же надобности. Запоминайте маршрут, обратно вам идти одному.

– От всей души, восторженно, благодарно… Хэлло, Макс!

– Здорово, Иван. Как говорил бы я, будь юристом: «Есть буква закона и цифра в конверте» – подойдем к нашей встрече амбивалентно. Не беря высоких нот, но и не гнусавя с неисчерпаемой загадочностью. Безрадостный покой и трясущиеся колени. Не выпуская штурвал, не играя в лошадки. В запасе у нас всегда остается отношение к миру с точки зрения дзэна.

Иван Барсов. Доверенное лицо Семена «Ракеты». Жировик на скуле – он тоже хороший, он тоже твой; увидев черную кошку, Иван плюнул через левое плечо, попадая в физиономию тянувшегося к девушке амбала; передо мной темнеет, отчего же, вроде бы утро, с причала в лед, с разбега об толщу, не пробил, отключился сухим. Ты не забыл. Мы виновны. Говоря: «Подлей в кофе кипяточку», я имею в виду «плесни коньячка».

Избавлением от венерических недугов тогдашний амбал обязан своей импотенции. Успокаивающая его деточка еще не пришиблена свойственной ему откровенностью. Метро «Белорусская» в ту сторону?

В ту. Но очень далеко.

Я хочу слушать нормальный авангард, не уставая повторять: в столице живет разное. Не разное гадье – разные люди. Делающие карьеру, переступающие через трупы, сбивающие прямизну, принявшие обет нищеты, отошедшие от навязываемых магистралей. Их потянут за ниточки, и они, оскалившись, перекусят. Из мамы в путь, на ночь глядя под ливень, дергая за собой на цепи переворачивающуюся будку, отодвигая рукой клювы стервятников; тусовщицам невдомек насколько гордые у нас сердца, правительственный кортеж заворачивает, а за углом человек – едва-едва продвигающийся вкось. Небольшого роста, в спадающей до земли рубашке, относительно понимающий, что дальше сгибаться некуда.

Не родись. Сопротивляйся. Выскажи в коротком определяющем слове все выстраданное и перенесенное, продуманное и волнующее…

Гондоны!

Ничего другого я от тебя не ждал. Другой бы лежал и лежал – в другой комнате лежит инвалид.

Матвеича влекло к стакану с юных лет. Его христианское «Я» не подлежит восстановлению, он записан в Атеистическое общество Москвы, в нем пятьдесят четыре килограмма.

Вес Кафки.

Эпизоды из романа «Прорыв».

Не перегружая повествование правдой, Иван Барсов занимается литературой верхнего яруса.

– Договоры были, – сказал он, – со многими были, но кровью я их не скреплял. Не мои книги – моя душа. Я не прослеживаю между ними силы притяжения. Между мной, бродягами и властью. Она будит бродяг ногами, я не наполняю глаза лживыми слезами, пораженная ткань социума – если бы только они. В конторах, на рынках, в телевизоре достигнут единый образ. То ли заматеревшая деревяшка Буратино, то ли уродливый Новый человек с картины Малевича, закономерно. Сейчас на дворе век Кали.

– Иного мы не знали, – криво усмехнулся Максим. – В корчах накопительства, в непрерывности юмористических передач. Для преодоления необходима крепчайшая психическая организация. Внешне неповрежденные цветы-буяны расцветают, как умирают. Упавшая кобыла – изготовившийся к полету Пегас.

– Херня, – сплюнул Барсов. – Создатель претензий не принимает.

– Слишком тонко, – не понял Стариков.

– Не спеши, Максим, разберемся. – Во взоре Ивана Барсова промелькнуло подозрение: не совершил ли он логической ошибки. – Что-то вялотекущее вяло протекает во мне. Хмм. На то оно и это. Могильный камень по-дружески склонился к соседнему кресту. Скажу тебе о птенцах – сквозь ветки с сидящими в гнездах птенцами я вижу смерть.

Великий день моего гнева уже на подходе. В сжатой ладони ключ от сорванной двери. Мы сильны в употреблении без закуски, мерзнущие девушки отбегают от нас на высоких каблуках, гитара прекрасна, пальцы быстры, но жить тебе, Пьетро, лишь до зимы – редкая рифма из «Истории кумарного движения в городе-иллюзии Калуге», посещаемого Барсовым по поручению Семена «Ракеты»: задачи не оглашаются, дорога не оплачивается. Собака переходила дорогу, автобус, резко затормозив, перевернулся, восемь трупов. Собака?

В норме.

Я рад. Я представляю угрозу. Щелкая зубами, кого-нибудь прихвачу. Повергнув в смятение, вольюсь в манифестацию йогов; ее намеревался устроить прибывший за день до меня Филипп Осянин. Ему же известны и темы протестов. Направленность выражения солидарности. В общем, я, Осянин, три-четыре йога и десяток примкнувших торчков.

Осмысленная бессмысленность, бабочка-экстремистка в ведре кипятка, скудная ослепленность пассивностью милиции, некоторый дешевый опыт, выхаркиваемый кровавыми сгустками на нахоженную просеку; во мне недостаточно тайны. В альбом с филоновскими «формулами» вложена собственная акварель Сергия Радонежского, кормящего хлебом дикого медведя.

Блистательный морок. Летописный факт. От себя не уйдешь, не улетишь, но уплывешь – по реке Безумия.

Наблюдая планетный пляс, Осянин был бы в восторге, и одной девственницей стало бы меньше.

Уцелевшие инстинктивно покрылись бы гусиной кожей: поцелуй – отвращение, ущербное гавканье – философский смысл. Надо следить за пятками, крошка. Прочитав в твоем модном журнале, Иван приписал эту рекомендацию забытому сыктывкарскому мудрецу Пимену Детективу, возвращающемуся домой без денег, но со стихами. Бубня под каменным дождем: «И в городе луна – луна. И снова я без сна – без сна».

Луна исчезала.

Он тут же замечал.«В безлунную ночь по колено в снегу терзаю конец и уныло бреду» – приветствую!