Петр Альшевский - Вахта Барса

Здравствуйте.

Я не вам.

Все равно здравствуйте.

– Здравствуй, Максим, – с симпатией сказал Иван Барсов.

– Уже здоровались, – проворчал Стариков. – Кивали и протягивали. На моем коричневом паласе обнаружены непросохшие следы пятидесятого размера. Не твои?

– Ты задаешь потрясающие вопросы, – уважительно протянул Барсов.

– Держите его! Держите всех. Все держите друг друга. А я пойду. – Переступив с ноги на ногу, Максим нахмурился и остался. – Подремли, подремли. Займись делом. Я мог бы говорить не вслух, но я расслышал, так расслышал! ты смотришь и я смотрю, буддийская созерцательность тормозит технологическое развитие, поможем, чем можем, внесем скромную лепту, я говорю вслух?

– Металлическим голосом. Задавая потрясающие вопросы. Не найдя выигрыш в пачке пельменей.

– Да кто находил…

– У меня находили. В «Сожалениях о широкой».

Везде всех и все. Стук лопаты об череп, перебрасывание через Тверскую теннисным мячом, душевный мальчик с колоссальным елдаком. Она шире. Тут она улица. По ряду обстоятельств я не называю ее настоящее имя, наделяя Юллу Халлу красотой лица и длинными стоящими сосками – если бы на полсантиметра больше, было бы уродство.

Вокруг сплошная Москва. Хуже, чем я живу жить практически невозможно, поэтому я спокоен. «Усыпление, вывоз, кремация» – услуги из газеты. Будущая звезда легального хард-порно показывает на снег; он падает как столбцы матрицы, злой рок отталкивает меня от людей, способных понять мою боль, я скажу: «Я». Для удобства у меня есть и резиновая.

Мы впадаем с ней в грезы. Относительно нас я некто вроде художественного руководителя кукольного театра, сводящего счеты с юношескими надеждами работать с живыми. Не пытавшегося казаться невозмутимым, входя в нее с тыла.

Зазвучал баян, звякнул подпрыгнувший стакан, мы гуляем. Вальсируем в свадебном танце человека и вещи, выменяв туманы за дожди. Видя испуг смотрящих на нас с экрана.

Опасаясь за оставшихся.

– Внимая дхарме, – сказал Барсов, – мы с Олегом «Тараном» позавчера сидели на гандболе. Пошли и пошли. Мы ходим своими тропами, вырывая причину из следствия: без личной выгоды, по уступам, по пустырям. На женском гандболе немноголюдно. Судьба меня на нем не пощадила – вырвавшись на ударную позицию, крупная блондинка швырнула гораздо выше ворот, на трибуне послышался стон. Мой стон, мой крик: «Куда же ты, девочка, твою мать, бросаешь?! Я молча подойду и плюну на твою могилу!». – Барсов заботливо потер лоб. – Минут десять я ни о чем не размышлял, мысли из разума будто бы ногой вышибли. Вломили, и они ушли: услышь меня, человечество – не случись несчастья, я бы записался в кровяные и кожные доноры. Забросил на середине глобальное полотно «Эра серых жоп». Шапка – абажур, голова – лампа. Не горит. Горит, но не горела. Я несостоятелен, я не умею наслаждаться большим в малом.

– Порнография? – спросил Стариков.

– Большое в малом? – переспросил Барсов. – Тихое в шумном. Все путем, Макс. Я не тронулся на почве герметизма.

– «Познай, что ты бессмертен, а причина смерти – любовь». Это из их книг. Но, вырывая причину из следствия, мы не от откажемся от нее. Поборемся.

– Эх, мать… Полетаем.

Оторванные ноги, оторванные от земли, жена накинулась во тьме, друзья разбежались по лесам, одинокая старость – бич самодостаточных. Вытаскивая из подбородка колючку от кактуса, Пимен Детектив постепенно достал луковый стебель. Одна рюмка – никакой реакции. Седьмая, девятая, потом раз: вспышка и марево. И снова никакой реакции. Встретить бы тебя, Ирина Павловна, когда ты была помоложе лет на пятнадцать.

Но ты был еще ребенком.

Вот ты бы меня и развратила. Лучше ты, чем та ненасытная шмара в залатанном халате – в укромном кабинете детской поликлиники; у нее пробивались каштановые усы, пугавшие при сближении раздавленного мальчишку, прежнего меня, девственного филателиста.

Множество своих марок я не забыл и поныне – оранжевый бульдозер

болгарская лошадь Пржевальского

ледокол «Владимир Ильич»

клонящийся к зеленой воде самолет-амфибия

приобнявшиеся космонавты из серии «Международные полеты в космос»

исхудавшая сборщица цветов из Судана

проверка первого телефонного аппарата из Руанды

боксеры из Дагомеи

некий эфиопский политик с штемпелем во все лицо

репродукции Кустодиева и Саврасова

лестница флорентийской библиотеки

фаллический паровоз Черепановых

никарагуанский горнолыжник

венценосный журавль

ирбис и мандрил из «Сто двадцать лет Московскому зоопарку»

вологодское кружево

жостовская роспись

богородская резьбу

вуалевый песец

тбилисский межзональной турнира по шахматам

бессмертный подвиг двадцати шести бакинских комиссаров

парусная регата в Таллине

сосредоточенные токарей ГДР

зимняя спартакиада народов СССР

адмирал Сенявин

марокканский минарет – я владею ситуацией. Не апельсин, а минарет. Депрессия не навалится, царапины на мозжечке не воспалятся; стыковка с прошлым прошла согласно плану, разработанному хранившим неподвижность – радиоуправляемым из того же прошлого. Он радуется за всех: Иван Барсов зовет его Мумий. Эта частица писателя является майором погранвойск, предстающим и музыкантом-любителем, которому неважно на чем: не страшно в метель без головного убора? не боитесь застудить?

Нищему пожар не страшен.

По-вашему, Мумий, у вас там не наличие, по-вашему…

А по-вашему, наличие?

Собаке вы кричите: «Иди сюда!», облаянному ею прохожему: «Ну, а ты иди отсюда!», предвкушаемая связь с раскинувшейся на диване моделью омрачена нервным шоком: из стены со скрипом выдвигаются сизые уши, я с вами, я – опоясывающий лишай, радиус поражения – и ты, и она; место в системе – ниже ватерлинии; пробой пера был антиправительственный рассказ «Скучая в петле».

Врытый в городскую породу, размягчающий ее своими соплями – я изгоню тебя, Мумий. Они не посадят меня к себе в БМВ, но и я не возьму их бродить со мной по ледяному хрустальному бульвару.

На переходе или собьете, или не сумеете.

«Таран» бы от вас увернулся. Его сдержанность граничит с настроением кого-нибудь, хотя бы вот тебя спешно прирезать, он совершает магические возлияния с большей регулярностью, чем занимается сексом; кому же будет приятно, когда твой ангел-хранитель относится к так называемым «второразрядным духовным сущностям», залетающим к нему с налетом перевозбуждения и наэлектризованными сальными дредами, помогая перевернуть страницу очередного неудачного дня: я бы с вами, вы бы с нами? я бы «за», но педерастия противна моей природе.

Мы, между прочим, ангелы. С нами нельзя общаться в таком тоне. Честно нельзя – детям и полоумным мы не врем. Стена перед твоим носом не сама по себе, она соединена с другими; безумные одинокие ночи, десятки изощренных способов сбросить ненужное сексуальное напряжение – твое существование регламентировано скромными материальными возможностями, однако мы задаром, с тобой бесплатно, покажи нам сколь ты неземна, сколь самозабвенна, сколь бесконечна. Мы говорим с тобой, как с женщиной.