Алексей Жак - Перевернутое небо

Нет, все же один человек – человекоподобный – появился («Показался? Показалось? Нет, не показалось, на самом деле») из серой постройки, напоминающей алюминиевые ангары для самолетов.

На пирсе старый человек в дождевом комбинезоне и болотных сапогах, неспешно приняв швартовы, без лишних слов и ненужных телодвижений накинул их на причальные палы и сразу же удалился в неизвестность. Он скрылся в ангаре, так и не обернувшись, не подав голоса, не махнув приветственно рукой, как сделал бы любой на его месте в подобной ситуации. Более живой и подвижный, более похожий на живое существо. Человек, а не очнувшаяся мумия, не этот динозавр в человечьем обличье.

Похоже, ему давно наскучил простой, незамысловатый ритуал приема рыбацких судов, и он выработал с годами собственную традицию встреч и проводов. Старость любит экономить то, в чем у неё нехватка. Может быть, его ждала там, в теплом помещении за железной дверью, початая бутылка виски или сварливая жена у плиты? Кто знает?

– Дикарев, – выкрикнул с мостика в рупор, направленный широким отверстием в сторону носа судна, высоченный, опухший ото сна или, может быть, водки, с внушительного размера животом мужчина средних лет. – Дикарев, где же ты?

– Я здесь, кэп, – отозвался с кормы Сергей, не поднимая головы.

– Ах, ты шустрый какой. Сразу же крепите сходню, – приказал кэп, оборачиваясь. – И не задерживайте с этим. Сразу же, как только со швартовыми закончите, тотчас принимайтесь за сходню. Понятно? Боцмана не ждите, без него справитесь. Я немедля иду к портовому руководству. Он со мной.

Сергей даже не посмотрел вверх на мостик, где хозяйничал Белоусов, капитан шхуны. Сергей лениво от него отмахнулся, как от докучливой мухи.

– Нашел себе приятеля, – проворчал он, обращаясь к помощнику – ровеснику, свесившемуся с планширя, чтобы привязать веревку к кранцу. – Куда тут идти, в такую погоду, кого и чего искать, если даже навстречу лоцмана не удосужились выслать. Как будто намекали: сами дойдете, не переломитесь, глубина в фарватере приличная, дай бог проскочите, на мель не сядете. Ну, а сядете… винить некого, кроме себя, а с нас спрос маленький. Незваный гость хуже татарина, вас здесь никто не ждал. Раз приперлись без спроса, то сами ножками, ножками, за вами никто ухаживать не будет, не нанимался. Наверное, у нас и денег на этот случай забыли выделить. Как попрошайки в закрытую дверь стучимся. Стыдоба. Русские моряки, называется.

– Подай другой кранец, – попросил напарник, – я, пожалуй, еще здесь закреплю.

– Валяй. На пирсе один инвалид покрутился, и всё на этом, – не унимался разгоряченный Дикарев.

– Ага, веревку принял. Вся хлеб-соль.

– Скажи спасибо и на этом. Тут, наверное, и людей нет. Вымерли. Или, как прослышали про визит рэкетиров, что нагрянут, сбежали кто-куда со страха. Донесли уже, поди. Подальше от русского уголовного элемента попрятались. Они ж тоже, наверное, газеты читают и радио слушают. Наслышаны, какие у нас в Союзе дела творятся. Надеюсь, тут имеются хоть какие-то достижения современности, какие-нибудь средства связи и коммуникации с большой землей?

– А мне кажется, по ходу им известно, что среди нас отчаянные беспредельщики водятся. Слухами, как говорится, земля полнится, и слава она завсегда впереди идет. Вот и драпанули.

– Недаром нас из Галифакса вежливо попросили. И недели не простояли. Вместе с рыбой отправили. Видал, какие у них там терминалы, целые поезда контейнера с причала возят? А наше добро побрезговали брать.

Дикарев присел на кнехт и снял рукавицы.

– Давай перекурим лучше, – сказал он.

– Ага, давай, – с радостью согласился матрос, – сейчас только закончу.

– Не, все-таки этот народец похоже наемными зэками на наших рыболовных судах не напугать, – поправился Дикарев. – Они только, пишут в газетах, русскую мафию боятся. Но Брайтон-бич отсюда далековато будет, а туристов оттуда не дождешься: кормёжка тут для них малокалорийная. Фосфора в ней много, а жрать после неё все равно хочется, – Сергей задумался. – Красотища, конечно, кругом, но все-таки своеобразная, не та картинка… Телевизор все-таки в этой глуши, я думаю, какой-никакой, хоть захудалый, а имеется, как ты думаешь?

– Что говоришь? – повернулся к Сергею матрос, закончив вязку. – Не расслышал.

– Говорю: их голой жопой не возьмешь, вот что.

– Пусть, пусть, – закивал матрос, – пусть идет. Чем скорее найдет, кого живого и морду ему начистит, тем быстрее денежки получим. Дай-ка огоньку.

– Думаешь? – Дикарев ухмыльнулся. – Если они все тут так шевелятся, как тот дед, то поминай, как звали наши капиталы. Не видать нам своих денежек, как своих ушей. Тю-тю. Мы для них кто? Никто. Дядя Сэм все захавал.

– Не сы в компот. Леонидыч, если кому вцепится в глотку, то не отпустит, пока не перегрызет, – матрос улыбался, вытирая мокрые руки о просаленный ватник.

– А зачем ему чья-то глотка? Ну, перегрызет он её, а дальше что?

– Ну, это я фигурально выразился. Добьется правды, короче. Из-под земли, но достанет. Мировой мужик этот Белоусов. Одно слово, настоящий кэп. Морской волк с челюстями и клыками. Я за него в огонь и воду. Давай со мной: в следующий рейс все вместе. С кэпом.

– Да ну тебя. – Сергей добродушно рассмеялся. – Нашел дурака и бессребреника, которому терять нечего. Нет уж, вы в одиночку топитесь за идею.

Парень будто воспрял от своих слов, вошел в раж. И стал пространно уговаривать Дикарева и вербовать его на свою сторону, вступить в клан, в фан-клуб капитана.

«Может быть, ему доплачивают за такую фанатичную приверженность, – подумалось Сергею. – Кто знает?»

Его веселил этот по-детски наивный увалень, неизвестно каким образом затесавшийся в команду рыбаков. Имея диплом культпросветработника, он выбрал странный путь первопроходца морей и океанов. Причем чистоту прежних помыслов с непоследовательностью разума шалопая променял на новое едва ли не маргинальное увлечение – на грязь, холод, грубость отношений между людьми, на отсутствие всякого комфорта и отрицательные условия быта, которые предопределены в рыбацкой среде, далекой от иносказаний. А облегченный труд оставил другим. Русский человек легких путей не ищет.

Ребячество, сказал бы на это Дикарев при иных обстоятельствах, но не в этот раз, не тот случай. Для подобного безрассудного поступка (надо же, в огонь и воду надумал!) нужно было иметь нечто более глубокое и в мыслях и на душе, чтобы решиться на такую отчаянную преданность. Это было нечто большее, чем детская шалость или бесшабашность. Упрямство? Может быть. Или тайный умысел. А может, безрассудная вера? Только вот во что. Он сам, Дикарев, что-то аналогичное хранил в себе, поэтому был к парню расположен, как никто из экипажа.