Алексей Жак - Перевернутое небо

«Наверное, скрывается от алиментов, – подумал хитрый Дикарев, узнав о перевоплощении идеалиста, – а, собственно, что ты хотел от такого человека, как Серафим? Чему тут удивляться? – задал он себе нелицеприятный, не новый, а старый, давно испытанный вопрос. И тут же сам ответил на него. – А сам-то, сам… признайся, как ловко перевернулся. С ног на голову всё, что имел в жизни, перевернул. Не жилось тебе тихо и спокойно на воле. С чего вдруг дернулся, старое порушил, учебу забросил? А к чему она, ученость, когда земля под ногами горит, профессора на паперти мелочь собирают, инженеры бананами на рынках торгуют. Погнался за рублем, скажешь? Не хотел уподобиться своре прихлебателей жизни, подбирающих гниющие остатки с грязного пола, от голода сошедших с ума и бросившихся во все тяжкие, не гнушаясь унижением и попрошайничеством. А и то… пожалуй, верно. Хотя… не в них дело и не в их отталкивающем существовании тебе привиделась выгода. Не в них ты видел образец для подражания. А в ком, в чем? В чем состоит твоё счастье, и как найти свою пророческую путеводную звезду, что укажет направление, правильно укажет, не обманет в очередной раз?»

Примерно так весь переход рассуждал Дикарев, коротая часы одиночества в каюте, тем более таких часов выпало в последнее время немало: помотало их с грузом по морям-океанам. После того, как «Гремиха» сорвала джек-пот.

Он замкнулся. Закрылся на все замки, отдаляясь от действительности. Все чаще и чаще примечая эту особенность своего поведения, он все же боялся высказаться до конца, пускай и только себе одному. Не решался дать оценку, и открыто признаться в тихом помешательстве. Вот и сейчас, пока пустобрех чесал свой язык, отобрав инициативу, Дикарев успел вернуться к мыслям на любимую в кавычках тему.

– Я с ним не впервой рыбачу, – подхалимничал между тем кульпросветработник в отставке, – а вот давай скажи мне, почему после рейса мы всегда первыми бабло получаем, а? Пока все у кассы топчутся, в очереди толкутся, а мы уже с набитыми карманами в ресторане сидим… У него, зема, какой-то там блат невъебенный в бухгалтерии имеется… и еще где-то есть, уж поверь мне.

– Наш пострел везде поспел, – ответил Сергей. – А какой ты, говоришь, год с ним… рыбачишь? – спросил и будто приготовился к чему-то, ожидая и хитро щурясь.

– Ну, допустим, второй. Что из этого? Это ничего не значит, не улыбайся. Мне врать незачем. Все равно я его достаточно изучил для выводов.

– Да, – нараспев проговорил Сергей. – Год за два. Тут вам не там. Сравнил Архангельск с чирьем на жопе. Пара халуп на горке и никакой советской власти. Как же он у тебя тут блатом своим «невъебенным» воспользуется? Скажи-ка лучше ты мне на милость.

5.

Белоусов обернулся за час. Вернувшись, он заперся в каюте. Появился в кают-кампании только вечером, задумчивый, в несвежем белье, помятый, будто бухал весь день, с вмятинами на лице – следами сна, небритый и хмурый. Ни с кем не заговаривая, прошел к столу, уселся.

– Что Вам сказали на берегу? – спросил его второй штурман Шура. – Что там у них творится? Каковы наши-то перспективы в этом захолустье?

– А чего вам боцмоняра не донес еще? – сказал Белоусов и посмотрел на ссутулившегося, склонившегося над тарелкой неразлучного дружка-товарища по несчастью.

– Чего доносить-то? – Шура крякнул с досады. – Ничего не сказал. Говорит: у крыльца простоял весь день, не пустили его внутрь. Да из него чего вытянешь разве. Молчит и дуется, как будто его с банкета прогнали, и водочки в граненом стаканчике не поднесли.

– Ну да, ну да. Хреновые, Шурик, перспективы, – ответил Белоусов.

Он принялся с напускным аппетитом уплетать остывшие щи, звонко стуча ложкой по дну тарелки, будто заглушая нарочито производимым шумом внутреннюю боль и терзания души. А заодно и ликвидируя вероятность постороннего воздействия, баррикадируя вокруг себя зону, недоступную, запретную для любого, особо любопытного, и отрешаясь от лишних вопросов.

– Понятно, – вздохнул полной грудью Шурик. – А я… я…

– Не надо, Шурик. Не надо. Черт побери. Оставь свои глупые шуточки и соболезнования. Лучше себя пожалей. Мы ж все, как-никак, в одной лодке…

Белоусов неожиданно бросил ложку прямо в щи, разбрызгав на скатерть, поднялся из-за стола, так что стул отлетел и упал, бросился к выходу. Створки входных дверей забились и затрепыхались, как на шарнирах.

– Во как… – обомлел Шурик.

– Амба, – сказал механик, – попали. Как пальцем в небо. Ситуэйшн, лучше не придумаешь.

– Куда попали?

– Туда, Шура, мать твою. Туда, тудыть-растудыть ее. Ты правильно понял. На кудыкину гору, куда ж еще.

– А, ты в этом смысле.

– Во всех смыслах попали. В жопу, одним словом… если тебе не понятно.

– Чего думаешь, не дадут денег? Выгрузку отменят?

– Да как два пальца. И денег и выгрузку. Завтра же и отчалим.

– Куда?

– Что ты заладил, как автоответчик: куда-куда? Раскудахтался. Ты же штурман, вот и скажи, куда дальше курс прокладывать.

– Как куда? – удивился и приободрился вдруг боцман. – Домой, и ежу понятно.

– Ну ты даешь, Сильвер, – лицо Шурика как передернуло от сильной зубной боли. – Только с базы вышли. Добрались, слава богу, до района, масть пошла, лов что надо, удачу можно сказать поймали в сеть, а ты – обратно. Шутить изволите, пиратушка. Что ты, что ты?

– Если хочешь, оставайся. Высадим на берег, как Робинзона. Дадим винтовку, спасательный круг, одежку какую, обеспечим провиантом, снабдим всем необходимым для зимовки, живи, наслаждайся экзотикой, природа посмотри вокруг какая сказочная. Только вот Пятницу сам найдешь. Извини, дам на судне нету.

– А я бы остался, – потянулся, хрустя косточками суставов, третий штурман. – А что еще нужно человеку? Тишина, покой, плана нет, рыбную фабрику, подвахты можно забыть, как страшный сон. Нашел бы тихую грудастую аборигенку… если такие тут водятся. Женился б, или так жили, не расписанные… если ихние законы позволяют.

– Много если, – оборвал пожилой механик Гаврилыч. – Размечтался, малахольный. Что тебе в Архаре не жилось с молодой женой и двумя детьми? Что, все равно где, лишь бы свою кобелиную охоту почесать?

– Так оно того… новые впечатления, – начал было оправдываться третий, но сразу огрызнулся.

– Это тебе, старый, ничего уже не нужно: всё, что ниже пояса давно на пенсии. А мне разгрузка требуется, как и нашей словленной рыбе. Мне и денег за своё богатство не нужно, готов безвозмездно отдать всё, чем владею.

– А найдутся ли желающие на твоё убогое хозяйство? – съязвил Гаврилыч, тряся маленькой головой с реденькой бородкой перед широкоскулым лицом архангельского ловеласа, позабывшего об обязанностях перед оставленной далеко, за океаном женой и семьей.