Максим Бодягин - Душеед

Два молодых затры подтащили грубо сколоченную угловатую лесенку и опустили её на землю. Подождите, затрини, негромко сказал голос буамакана Эссеу из тени, и старец вышел из-под покрова густых яблонь: мне нужно дать Кромму последнее напутствие. А где Элеа, спросил Кромм, подойдя к старику. Она была бы сейчас лишней, я хочу показать тебе кое-что секретное, ответил Эссеу и протянул руку. На сухой и жёлтой старческой ладони танцевала змейка живого песка. Он свивал и развивал колечки, будто к каждой песчинке была привязана невидимая нитка, которую дёргал кукловод. При этом, на вид он оставался самым обычным, будто бы буамакан только что зачерпнул его из детской песочницы. Красиво, правда, спросил Эссеу.

Как ты это делаешь, удивлённо спросил Кромм. Буамакан грустно улыбнулся: ты совсем ничего не помнишь, да? Ведь это ты первый заметил живой песок. Ты оставил Первобуаме предсказание, что если живой песок появится, это первый признак того, что человечество в опасности. Это означает, что тёмные врата приоткрыты. Это песок иного мира. Он взял Кромма за руку и пересыпал песок в его ладонь. Тот радостно закружился, щекоча кожу, завихрился. Кромм повёл над ним другой ладонью и песок сначала опал, а потом начал вздыматься неровными бугорками, словно трёхмерное отражение кардиограммы. Видишь, он тебя слушается, удовлетворённо кивнул Эссеу.

Кромм зачарованно следил за игрой песчинок и медленно проговорил: я как-то видел его в одном стародавнем сне. Но хоть сновидение и было реальным, оно всё же оставалось сном, я бы и предположить не мог, что такое может существовать наяву. Впрочем, реальность и сны так сильно перепутаны в моей жизни, что я уже отказался что-либо пытаться разобрать. За последний месяц мне стало казаться, что вся моя прошлая жизнь – сплошной сон, будто бы я и не жил, а сразу проснулся в этом странном мире.

Буамакан Эссеу сочувственно похлопал Кромма по плечу и ответил: есть вещи, природу которых нам пока не надо понять, как бы мы ни пытались. Ты должен помнить об одном – этот песок укажет тебе дорогу к вратам, подскажет, если рядом душеед и предостережёт от опасности. Другие люди его всё равно не увидят, хотя, может у затрини Эумене получится. Ты можешь стряхнуть его с руки, он всё равно никуда от тебя не денется, будет следовать за тобой, как дрессированная собачка. А если я поплыву, задумчиво спросил Кромм. Вот об этом я точно ничего не знаю, засмеялся Эссеу и вновь похлопал Кромма по плечу: поезжай в Большую Сеэру, тебя там встретят.

Кромм нахмурился: может, я лучше на аэрокабе туда слетаю? Эссеу покачал головой: аэрокаб Некодима немолод, к тому же его надо подлатать, в окружении затра тебе будет куда безопаснее. Слишком много людей знают, что ты гостил в Устеновом Уюте, на тебя по-прежнему могут охотиться, лучше тебе ехать под охраной. Поверь, землеед только выглядит устрашающе, но когда на нём едешь, возникает ощущение, что ты путешествуешь на очень большом и очень уютном диване.

Они сердечно простились, коснувшись друг друга лбами, и Кромм, вздыхая, полез вверх по скрипучему трапу, стараясь не коснуться жуткого землееда, нетерпеливо перебирающего тысячью бамбуковых ног. С середины лесенки Кромм глянул вниз. Песок всё так же танцевал на ступеньках рядом с ним. Кромм снова тяжело вздохнул.

***

Первый день прошёл спокойно, как и ночь, что последовала за ним. На утро второго дня Кромм поднял голову и увидел в небе три чёрных крестика, от вида которых его сердце сжалось, а глотка пересохла. Он молча подошёл к затрини Эумене и, приложив палец к губам, показал вверх: аэринии. Затрини сделала ладонь козырьком, закрывая глаза от яркого утреннего солнца, и посмотрела в направлении, которое указывал Кромм. Думаешь, они охотятся на тебя, спросила Эумене. Угу, хмуро кивнул Кромм.

Брось, ответила Эумене, как можно охотиться на Освободителя? Как можно охотиться на святого?! Или они, вероятнее всего, не знают, кто ты и думают, что ты просто обычный человек, которому доверили высокую должность верховного ката? Поверь Эумене, ответил Кромм: они прекрасно знают, кто я такой. Они уже пытались взять меня в плен и точно знают все мои приметы, все шрамы, татуировки и прочее. Когда мы путешествовали с буамини Элеей, даже пришлось уложить парочку этих тварей. Эумене недоверчиво улыбнулась: ты хочешь сказать, что у кого-то в ойкумене хватило мозгов объявить охоту на человека, давшего начало этому миру? На Освободителя, изгнавшего душеедов и спасшего человечество?

Лучше скажи, что мы будем делать, когда они нападут, ещё сильнее нахмурился Кромм. А они нападут? Да уж поверь, это только вопрос времени. Эумене досадливо тряхнула пушистым облаком волос: ты говоришь очень странные вещи, Кромм. Конечно, я тебя практически не знаю, но ты говоришь странно. Даже если поверить в нелепое предположение, что какие-то отверженные сектантки охотятся на человека, который в некоторых культах считается богом… Кромм, в истории ещё не бывало, чтобы они напали на нас. Кромм, мы – уна затра, мы бережём баланс с оружием в руках. Ни один человек не может сражаться с затрой, ни один.

Ох, боги-боги, простонал Кромм и сел, скрестив ноги, на циновку, покрывавшую спину землееда. Он почувствовал опустошение, как это часто бывало, когда ему не удавалось доказать свою точку зрения. Он посмотрел на затрини Эумене, которая гордо стояла, красиво откинув голову и вглядываясь в небо. Расскажи о себе, затрини, сколько тебе лет, откуда ты родом, попросил Кромм.

Эумене присела рядом и ответила вопросом на вопрос: будешь завтракать? Кромм молча кивнул и женщина хлопнула в ладоши, подозвав ближайшего затру и отдавая ему распоряжения. Почти тут же принесли горячий чай, вяленое мясо, хлеб и сыр. Эумене с поклоном предложила Кромму чашку и лишь когда он сделал глоток, ответила: мне даже и рассказать тебе особо нечего. Мне тридцать шесть и моя жизнь не отмечена особыми подвигами. Я не первая женщина, которую избрали возглавлять уну затра, но я точно самая молодая правительница затра за всю историю. Думаю, что мне просто повезло, ведь я высокородна.

Я родилась и выросла в панепистимии, мои родители были из уны буама, они преподавали. Отец – хирургию и травматологию, мама очень хорошо лечила зубы, к ней приезжали со всей ойкумены. А я росла сорванцом. Я не любила читать, не хотела петь и танцевать как все девочки. Когда мне было лет семь, я впервые увидела как затра тренируются, доводя до блеска своё искусство. Я до сих пор помню то утро: косые белые лучи солнца падали на их горячие тела, от которых струился пар. Под магическими знаками, покрывавшими их кожу, словно танцующие змеи, угрожающе играли черводы, глаза бойцов излучали праведную ярость, они почти безмолвно взлетали вверх, вздев в воздух жало и обрушивались на невидимого врага, рассекая его на двое. Ну и всё. Я тут же подобрала палку, вообразив, что это моё жало и начала копировать их движения. Меня, конечно, отлупили через два дня, когда заметили, что я вместо танцев бегаю в гимнасий затра. Но я наутро снова побежала тренироваться вместе с ними. Меня пытались образумить неделю, но я сбегала и раз за разом бежала в гимнасий, к любимой палке, которой я срубала головы окрестным кустам, засмеялась Эумене.