Саша Чекалов - Дрожащая тварь

Давным-давно, в прошлом веке, среди сумрачных холмов, покрытых лесом, жили индейцы.

Обитали-то они в своём лесу, это верно, но их дети посещали школу в Бледнолицевске, городке, расположенном в близлежащей долине (там же по программе обмена училась куча якутов из СССР, все как один в национальных костюмах с такими забавными меховыми помпонами, но речь пойдёт не о них); взрослых же индейцев белые жители нередко могли встретить в местной лавке, где «коренники» имели обыкновение менять пушнину на соль, спички, дробь, порох и – прошлогодние газеты для вождя, по совместительству и шамана: чтобы тот, сидя у костра на ежевечернем собрании и постукивая заскорузлым пальцем по выцветшим строкам, имел возможность поведать об ужасах прогресса, гримасах демократии, падении нравов в Большом Мире, а затем в очередной раз укоризненно прошамкать в сторону ухмыляющейся молодёжи: «Ну просто дети малые, честное слово! Не иначе как мёдом вам намазано в тех краях!» – что, прямо скажем, преувеличением не было.

Кроме колоритного старейшины из орды соплеменников выделялись двое. Были они не то чтобы малыми детьми (хотя, конечно, все мы дети Великого Маниту), но и не совсем полноправными гражданами, а так… молодёжью, да.

Первого звали Горным Енотом. Второй… Отец второго был полукровкой, поэтому назвал парня Дэниэлом.

Первый тешил сердцá лёгким нравом (и, вместе с тем, отменной рассудительностью), зато второй отличался на редкость крепкими кулаками. Именно на них, кулаках, держался непререкаемый, слов нет, авторитет Дэна среди местной детворы, однако старшие члены племени… ну, они пользовались любым предлогом, чтобы избавить себя от общества нахального юнца – чьи манеры (бесцеремонность, то и дело уступающая место топорной лести!) сильно контрастировали со спокойной Енотовой безыскусностью.

Полная противоположность характеров двух отроков только подчёркивалась их поразительным внешним сходством. Поговаривали даже, что Сэм, отец Дэна, однажды воспользовался моментом, когда все мужчины были на охоте, и – вопреки, надо полагать, воле Большой Кукушки (ставшей впоследствии матерью Енота) овладел ею! – что же до самогó Сэма (Гнилым Дыханием называли его за глаза: сонные, мутные и при этом странно привлекательные), до того неопровержимого факта, что его вздёрнутый носик и пушистые ресницы странным образом обнаруживали себя не только на физиономии Дэна, но и на приветливом лице Енота, то – глупо отрицать, да… но признаваться-то ещё глупее.

Номинальный отец Енота, Тлеющий Торф, казалось, пропускал сплетни мимо ушей и… и – тем не менее – терпеть не мог… хм… Сэмюэла. Впрочем, не он один. Сэм раздражал всех воинов в округе уже одним своим полустёршимся лоском, приобретённым некогда в далёком Стильбурге и по-прежнему вызывающим тайный восторг некоторых, особо падких на внешние эффекты, скво. Всевозможные, в том числе и самые дикие, догадки мужей о том, почему хлыщу вздумалось ОСТАВИТЬ город, жёнушек не смущали.

Осталось добавить, что жену Гнилое Дыхание нашёл из числа местных. Стала ей бывшая подружка Торфа, Тихая Речка. Как раз из-за мелкой размолвки с Речкой-то, по недоразумению переросшей в крупную ссору, Торф и женился в своё время на Большой Кукушке – неожиданно для себя самого уступив её давним, приставучим, будто смола, домогательствам.

Бойкая и далеко не глупая Кукушка скоро осознала истинную цену сбывшейся мечты, но к тому времени под сердцем уже теплился ребёнок (знать бы, чей) … Временно потеряв способность продолжать личную жизнь по личному сценарию (виня же в этом, понятное дело, одного только мужа), Кукушка постепенно создала своему «неказистому» все условия, чтобы недотёпа поневоле начал избегать семейного очага – целыми неделями, а то и месяцами, бывало, не возвращаясь из одиночных странствий. Тихая Речка же, которой после предательства Тлеющего Торфа овладело тупое безразличие ко всему, сомнамбулически приняла предложение Дыхания (давно восхищавшегося её полными губами и грациозной походкой).

С рождением Дэна изрядная доля Речкиной красоты улетучилась, и счастливый отец, охладев к матери отпрыска, стал искать развлечений на стороне – о чём не уставали сообщать Тихой Речке сердобольные соседки. Речка оставалась внешне безучастной, но Кукушку почему-то избегала. (И правда, почему! Одному Маниту ведомо…)

Вождь, он же шаман (по имени Говорящее Дерево), видя, что Тлеющий Торф не занимается воспитанием сына, взял этот труд на себя. Силой авторитета, но и с помощью доброты, которая подопечному была в диковинку, отточив ум и направив в нужное русло энергию, унаследованные Горным Енотом от матери, он и только он, Говорящее Дерево, огранил и отшлифовал драгоценный камень Енотьих задатков, поистине превратив алмаз в бриллиант. Вообще-то, мудрый старец понимал, что неотложное участие требуется и Дэну – и что надо бы принять в судьбе щенка хоть какое-то участие… да всё никак не удавалось побороть стойкую неприязнь к малолетнему наглецу.

Тот чувствовал… и люто ненавидел старика. Поклялся себе, что когда-нибудь сам сделается вождём – а уж тогда поквитается с каждым из своих недоброжелателей, с «Деревяшкой» в первую очередь… Но, разумеется, не был глуп настолько, чтобы говорить об этих планах вслух. Просто терпеливо дожидался своего срока.

Другое дело «выскочка»: его следовало поставить на место уже сегодня, здесь и сейчас! – не откладывая на будущее…

* * *

Он возвращался из школы. На душе было легко и безоблачно: во-первых, отец, лесной бродяга, по которому Горный Енот тосковал-таки (отец ведь!), в кои-то веки был дома; во-вторых, утром мать против обыкновения не стала есть поедом (с чего начинался каждый день), а лишь молча ходила по вигваму, улыбалась каким-то своим мыслям и вздыхала (даже папаша, который обычно ничего не замечает, на сей раз заметил и выразил удивление); в третьих, Енот нёс домой несколько отличных отметок, более того, в присутствии всего класса его, Енота, похвалил сам директор! Тут было чем гордиться: директор, кажется, с самого сотворения мира никого не хвалил.

Да и погода нынче стояла чудесная. Сухой октябрьский воздух приятно холодил лицо, ветер, разгулявшись в вышине, заставлял толстенные стволы петь, как басовые струны, натянутые неведомым исполином между землёй и небом. То и дело запрокидывая голову, Енот мерил сосны почтительным взглядом; они казались столбами, подпирающими крышу мира, а вкусно хрустящая под ногами ослепительно жёлтая листва – пожирающим само себя пламенем.

Короче, он был счастлив, просто и мило, да… счастлив сам по себе, без посторонней помощи! – хотя капители лесных колонн и осеняли его бесчисленными крестными знамениями сплетённых ветвей… И тут путь преградила возникшая из-за ближайшего дерева фигура.