Алексей Жак - Изгнанник. Часть 2. Излом

– Это он в секции бокса дерьма разного нахватался: отца не уважать, грубить и угрожать.

– Сынок, это нельзя. Разве с отцом так можно… разве дети… ты это совсем еще мал, чтобы так хамить.

– Ты мне не мать, чтобы сынком называть, Блоха, – огрызнулся Сережа. – И не лезь в наш спор.

– Нет, вы только послушайте, как он меня обозвал? – Блоха заметалась по кухне. – Фима, ты слышал, что он только что сказал? Это ж надо. Маленький ребенок и туда же. Это всё Рванина. Она научила.

– Не смей, – закричал Сережа, слезы брызнули у него из глаз. – Не смей её так называть. Не дам…

– Ты что… ты что, ребенок? – Блоха отступила. Что-то в лице Сережи подсказало, что нужно дать задний ход, или даже ретироваться. – Да, такой и впрямь убьет. Не ребенок, а людоед, – перекрестилась она. Или ему показалось, что перекрестилась – ведьмы ведь не крестятся?

5.

Ездить приходилось часто: три раза в неделю на тренировки и, добавочно, почти каждые выходные – на соревнования. Либо в «Спартак», либо еще куда. Туда, где назначат очередной «открытый ринг». Он везде побеждал, но, как известно, везение не может продолжаться вечно: наступил и его час расплаты. За что неизвестно, но ведь всегда найдется за что, правда? Он проиграл финал городских соревнований. Ему тогда исполнилось тринадцать лет. Другой менее стойкий расстроился бы, опустил руки, бросил занятия, тем более на лечение поврежденной в бою руки ушел месяц. Достаточный срок, чтобы осознать насколько ужасно выбранное увлечение и зашвырнуть в угол (тот, в котором в тени прятался отец) перчатки. Но он выдержал (выдержал паузу) и в итоге не сдался. А как же – ведь у него такой героический батя! Который воевал. И защитил Москву.

«Не Сталин защитил, не Жуков. Отец!» Так всегда считал Сергей. И еще одна мысль напоминала о его заслугах: «Ведь по существу, по-честному, если говорить, отцу дали квартиру. Их квартиру. Комнату. Ни маме, ни ему, сыну, ни всей их семье, как судачили на кухне. А именно ему, защитнику города. Чего уж себе-то врать. Это было так».

– А мы как бы в придачу к его геройству прилагаемся, – говорил себе Сережа. – Я и мама. Семья героя.

За время своего бездействия Сережа прочитал книгу об известном гладиаторе, который никогда не сдавался, погиб, но не преклонил колени. Спортивное «общество» называлось «Спартак», и Сережа, уже Сергей, ясно отдавал себе отчет (он научился за те немногие школьные годы, что преодолел, отчитываться: вначале перед учителями, затем перед родителями – одним родителем, родительницей, отец к тому времени ушел – и, наконец, перед самим собой), что не сможет обмануть надежд, как мифического непреклонного раба, так и всего его племени. Возможно, прообраз дикого спартанца («Нет, тот был фракийцем») формировался в его детском еще мозгу заранее, загодя, как растущая насыпная башенка в песочнице. И окончательный вид приняла, когда на пути повстречался могучий, как богатырь из сказок, и мудрый, как добрый волшебник, тренер боксерской секции.

– Занялся бы шахматами, или восстановился в кружке художественной самодеятельности… как раньше, – уговаривала его мать, пока он слонялся без дела с загипсованной и перебинтованной рукой на перевязи.

– Я не в самодеятельности участвовал, – сердился Сергей. – Это Мел из себя артиста корчит. Я танцевальную студию посещал.

– Вот видишь… – мать просияла.

– Ну и что из того? – не поддержал ее сын. – Что было, то было и прошло. Не для меня эти па и обезьяньи ужимки. Это увлечение Олежке больше подошло бы. Он у нас из себя такой галантный и с девчачьими манерами. Ему и посоветуй.

– Не хочешь, не надо. Но учти, мордобоя я не одобряю и не потерплю в своем доме. Что за прихоть драться? С отца пример берешь?

Сергей промолчал. Не говорить же матери, что она почти угадала насчет мотива.

«Знала б истинную причину, из-за чего пошел в секцию – чтобы постоять за себя против нечеловеческой, просто великанской силы отца – ошалела бы. За себя постоять… и за нее – мать».

На стенных плакатах, которые раньше повсюду висели: на домах, в метро, в переходах, на газетных уличных стендах, строгая женщина в подвязанном платке, хмурясь и сердясь, тыкала пальцем в лицо прямо на нее смотрящего или в спину проходящего мимо и предупреждала, звала, угрожала: «Родина-мать зовет!»

«Почему только мать? – думал Сергей, вспоминая все, что слышал о войне. – А где же он, отец?»

Еще один год и ему стукнуло четырнадцать; Сергей продолжал упорно преодолевать препятствия: и временные, и расстояние – тратил на перемещения туда-сюда около трех часов каждую поездку. Но однажды тренер сказал, что летом всё «общество» отправится прямиком в спортивный лагерь.

– Я не… поеду… не смогу… – замялся Сергей. Он не ожидал такого подлого удара от наставника, и едва его не пропустил.

– Учти, – добавил тренер, – что к осени, когда ребята вернутся обратно домой, каждый из них вырастет на голову выше тебя. Там такие нагрузочки на тренировках, что хочешь не хочешь, а вытянешься, как жираф, таких тут в пыльном помещении не создать. Свежий воздух, речка, – он закатил глаза, млея от предстоявшего блаженства. – Многое потеряешь.

Сергей не отвечал.

Тренер подумал и предложил:

– Если хочешь, я поговорю с начальником лагеря: мы дадим скидку на путевку. Хорошую скидку.

Сергей покраснел, уши загорелись и стали жечься.

– Не надо… не надо скидку, – промямлил он. – Совсем не надо. Вы что? Я…

– Ну не надо, так не надо, – пожал плечами тренер. – Как знаешь, – и ушел.

« Ушел , – подумал Сергей. – Навсегда».

А много лет спустя подумал снова и сказал себе, сказал иначе: «Он ушел, а мне нужно было не молчать, а его остановить, прокричать ему вслед: «Стой, не уходи. Я согласен. Со всем согласен». И еще что-нибудь сказать вдогонку, ну например, что не смогу без него, без них, без спартанцев жить, что его, их уход – все равно, что смерть. К чему жизнь одинокому и изгнанному из мира отшельнику? Жить дикарем в мире окружающих тебя людей. Молчать, когда вокруг все говорят, терпеть боль и отчаяние не в силах выплеснуть накопившееся внутри. Боль и отчаяние. Быть униженным и оскорбленным, когда все улыбаются, да просто смеются над тобой. И всё из-за этих несчастных, проклятых денег, которые мать не смогла, не может накопить, занять. Не может снабдить тебя ими для оплаты самой заветной и красивой мечты. Хоть мечта эта с синяками и ссадинами на лице.

Вечером перед сном он обратился к матери со словами:

– Мама, это последнее, что я у тебя прошу… в этой жизни. Поверь, мне больше ничего не нужно, я больше у тебя ничего, ничего не попрошу. Никогда и ни за что. Только сейчас помоги, выручи. Дай мне денег, чтобы оплатить путевку.

– Да откуда я тебе их возьму, – ответила в полутьме мать, ложась в кровать. Только белая ночная сорочка отблескивала на ней. – У меня таких денег никогда не было. Просто мне их не собрать.