Алексей Жак - Изгнанник. Часть 2. Излом

– Знаю, – сказал Сергей. – Я знаю. Займи.

– Ты что, ты что, – зарукоплескала мать. – Как же мы отдадим? Самим жить не на что, а еще долг! Нет уж, как хочешь, выкручивайся, а… да и кто даст? Забудь об этом.

– Забудь!?

Сергей уткнулся в мокрую подушку и заплакал. Мать не слышала, и скоро заснула. А он пролежал с открытыми глазами полночи, но к утру его сморило. Проснулся он другим. Спокойным и безразличным, как покойник.

– А и черт с ним, – сказал Сергей, – черт с ним, с этим боксом, с этим «спартаком», со всеми ими: спартанцами и восставшими рабами. Жизнь продолжается. Мать рядом, ее надо поддерживать.

– Сынок, – позвала утром мама, едва пробудилась, – ты прости меня, что не могу помочь. Но пойми одно: нам нужно выжить, а бокс твой никуда от тебя не денется. Съездишь в пионерский лагерь на лето, а на следующий учебный год опять в свою секцию пойдешь. Не выгонят же они тебя за прогулы?

– Ладно, мать, – махнул рукой Сергей. – Идут они… И без них проживем. Не помрем.

6.

И он перестал ездить на тренировки на Спартаковскую улицу в заброшенный покосившийся дом – церквушку из красного кирпича. Она в таком образе – в образе обобранной, разграбленной старушки – стояла уже века, еще до него: с теми же облупленными ступенями на входе, расколотыми временем, ветрами, дождями и снегом, с разбитым, раскрошенным по всему фасаду декоративным кирпичом, с облезшим, давно не крашеным куполом, с покосившимся шпилем и заржавевшим крестом.

– Ничего и дальше так постоит, – обреченно произносил Сергей. – Видать судьба такая. И у нее и у меня.

«Зато круглый заборчик – „коробку“ – наскоро, наспех сколотили на заднем дворе для хоккейных баталий. Кривой, правда, заборчик, но и такой сойдет. Хотя, кому он нужен в этой глуши: до ближайших жилых построек от церкви полверсты? – заранее посочувствовал Сергей всем, кто сюда забредет. – Для нужд босоногой братии, или, может быть, для „спартанцев“? Да, он, „этот спичечный коробок“, им, шантрапе уличной, и подавно, задарма, не нужен: они ж давно как окопались в своем убогом подвале, сидят там, как в блиндаже, и нос на улицу не кажут. Зачем он им? Для чего? Дурь все это. И баловство. Детские забавы. Художественная самодеятельность. Хм».

Сергей уже отделял себя от них, последний оплот был им сдан неприятельскому стану, не видимому, не ощущаемому как плоть, призрачному, как мираж, с которым вступил в неравный бой – «бой с тенью». Бьешь по воздуху, а в ответ получаешь массу тумаков, увесистых и ощутимых, в отличие от собственных, погруженных в пустоту ударов, сотрясающих вакуум.

– Нет, мне не больно, – успокаивал себя Сергей и, казалось ему, тем самым злил незримых врагов, – не надейтесь меня уронить. Я не поддамся, – говорил он, безуспешно пытаясь защититься от наносимых по нему и практически не угадываемых (это при его мгновенной реакции и филигранной, отточенной годами тренировок, защите) хуков и апперкотов.

– Надо же, – подмечал он, – ни одного прямого. Одни обманные приемчики.

Злился почему-то он сам. А противник оставался таким же хладнокровным и отстраненным, как прежде, будто ему все нипочем и он был высечен из камня, не страшился пропущенных, нокаутирующих ответных ударов.

– Что же ты не падаешь? – удивлялся и возмущался Сергей; он негодовал. – Что за хитрую и нечестную игру ты со мной затеял? – спрашивал он в который раз, надеясь получить все-таки ответ в словесной, или пусть иной форме, но обязательно годной для распознавания, для расшифровки сути донесения. – Я, вот, пойму тебя, и, наконец, обыграю. Все равно победа будет за мной. А как иначе?

«Но в ответ – тишина, как поется в песне», острил он наедине с собой. Сказать кому-либо, что он ведет незримый бой с призраком, а скорее всего – с самим собой, все равно, что объявить себя всенародно психом и выставить на посмешище.

– А и ладно, а и пусть, – в очередной раз махал он рукой. – Сойдет итак. Шишек и синяков я не боюсь. Ну, полупит меня жизнь, помучает, не убьет же, в самом деле. Как говорит мать, не лишат же меня жизни, не выгонят за прогулы.

Сергей уже не думал появляться в старом районе, погружаясь только памятью в дорогие сердцу городские асфальтированные пейзажи, когда жизнь сама расставила все точки и другие знаки препинания в его повести.

– Сережа, можешь ты мне помочь? – как-то спросила Валентина Сергеевна.

– Чем? – заинтересовался Сергей. – Первый раз слышу, что тебе требуется моя помощь. Чем же я смогу тебе помочь? Полы помыть? Посуду? Может в магазин сходить?

– Не остри, пожалуйста.

– Молчу. Говори ты.

Валентина Сергеевна переминалась с ноги на ногу, не зная как начать.

– Не тяни, говори, – поддержал ее Сергей.

– Видишь ли, в чем дело… – начала издалека мать, – у нас на фабрике разрешают сверхурочно в вечерние часы подрабатывать в цеху.

– Вот как, – не удивился Сергей, он вдруг уловил, откуда дует ветер. – Ну и… – приглашал он продолжать, наперед зная, чем дело закончится.

– Ты же сам хотел, – разгорячилась Валентина Сергеевна. – Ты сам. Спрашивал?

– Да, правда.

– Вот, теперь я тебе отвечаю.

– Что отвечаешь? – как будто издевался над матерью Сергей.

– Иногда ты бываешь невыносим, – чуть не заплакала мать. – Не доводи меня. Сам все прекрасно понимаешь. Прикидываешься дурачком. Это некрасиво, между прочим. Тебя не красит.

– Ладно, мама, – сжалился Сергей. – Я все понял. Конечно, я хотел заработать. И не откажусь от любой работы. Что там нужно делать… у тебя… в цеху?

– Тебе уже пятнадцать. С этого возраста и начальник цеха и директор разрешили допуск несовершеннолетних к производству.

– Я за них рад.

– А за себя?

– За себя особенно. Сколько сулят?

– Сколько заработаешь – все твои.

– О, я много могу унести.

– Сначала заработай. Работа не из легких: марлевые рулоны разрезать на станке на короткие отрезки. Потом эти бинты в стандартные пакетики упаковывают. Для аптек.

– Очень просто, проще не бывает. Занятие для тупоголовых, а я сообразительный: на лету всё хватаю, – невозмутимо ответил Сергей. – Я справлюсь. Можешь не сомневаться.

– Только смотри, – предупредила мама, – будь там осторожнее, на станке ножи острые. Нужно быть внимательным, чтобы травму не получить.

– А как же твоя философия насчет травматичности такого вида спорта, как бокс?

– То, что я тебе предлагаю, далеко не спорт и не бокс. К тому же ты ведь сам не пожелал избрать для себя более благородное занятие?

– Да-а, благороднее, чем это, ты выбрать не смогла, – с сарказмом подметил Сергей.

– Отца благодари. Не меня, – рассердилась мать. – Я все, что могу, делаю.

– Ладно, мама. Я не отказываюсь. Если честно, я рад. Когда приступать?

– Хоть завтра. Там ждут.