Aнна Санина - Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе

Ругаю их про себя за назойливость и чрезмерную игривость, не со зла, просто потому что липнут. Девочки-жеребята с пухлыми животиками, румяными щечками и всегда влажными губами. Люблю их уже. Но не так как маленького эльфа Пауля.

Две недели в Австрии прошли не зря. Уже не так как вначале щемит неожиданно возникшая тоска по родине и новые знакомцы появились, хоть и видела их только на фото.

А не поехать ли на Новый Год в Инсбрук? Ди-джей Эдди ласково зовет по телефону, Аттила, с которым я переписывалась короткими мейлами, приглашает бурно праздновать Сильвестер 3 3 Праздник Новый год по-немецки в своей компании. Греко-турок, художник-сюрреалист. Смесь гремуча. Кровь начинает бурлить при мысли о поезде через полстраны среди нависающих гор. Я еще слишком мало видела здесь. Неплохо жить в каринтийском семействе, но как-то грустно среди безлюдных домишек и озер.

Я даже начала делать заметки на краях толстых рождественских салфеток, наблюдая за жизнью австрийцев. И рада, что кириллица для них – зашифрованная и перековерканная азбука, потому как мои заметки превращаются в своего рода с тёб-повествование, героиней которого я сама невольно стала. О себе я еще успею, а вот и другие герои:

Папа. Круглый, бритый налысо. Носит джинсы и различные футболки, которые я незаметно подпаливаю утюгом, каждый раз, когда глажу. Еще у него обручальное кольцо на шее, серьга в ухе и коричневые усики щеткой. Основные занятия: работает, спит и курит. Да, еще смотрит «Симпсонов» три раза в день. Странно, но я начинаю улавливать сходство между Берни Штрумпфером и Гомером Симпсоном во всем – вот он лежит перед телевизором, свесив пивное брюшко под оранжевой футболкой набок. Вздыхает, перекладывает одну руку на живот, а другую на диван. Симпсон на экране потягивается, зевает, и Берни, смеясь, зовет жену:

– Астер!

Мама. Большая миловидная женщина. Почему-то вызывает ассоциации с Кримхильдой из «Нибелунгов». Носит джинсы и свитерки, обнажающие ее широкие плечи. Серьги не носит. Не пьет вино и не ест салат. Просто не любит. Основные занятия: помогает мужу в основных его занятиях (кроме курения) и натаскивает чужих детей-школьников по части иностранных языков. «Симпсонов» не смотрит.

Дети. Дениска и Колька, почему родители крестили их под французскими именами, я так и не поняла. Французскими – потому что девочек зовут Денис и Николь, а я ностальгирую по родине.

Животные. Собаки Сэм и Сэнди, сын и сука-мать, которые лают, беспрерывно бегают из дома во двор и со двора в дом, при этом двери сами открывать не умеют. Всегда хотят есть и виляют хвостами.

Кот Феликс – пушистейшее дворовое создание. Молчалив и нежен. Игнорирует собак и второго кота Лорда. А глупый Лорд меня полюбил. Он облизывает мои волосы и урчит при этом так, будто добрался до пасхальной корзинки, в которой лежит здоровенный кусок ветчины. Но до Пасхи еще далеко и за окном валят снежинки размером с детскую ладошку. Кем был этот кот в прошлой жизни? Несомненно, богатым, похотливым и интеллектуально недоразвитым бароном. В подтверждение догадок Лорд мурлыкает под моей, гладящей его рукой, высунув маленький розовый член.

Через пару недель после приезда я была приглашена на празднование дня рождения отца Астер. Мероприятие должно было состояться в апартаментах фрау и герра Циммерман в Клагенфурте.

Был выходной день, и я вышла из дому раньше, чтобы выпить кофе с Ольгой. Ольга стала моей первой знакомой за пределами австрийской семьи, происходила с Луганщины и жила сейчас в Клагенфурте, присматривая за пятилетним мальчиком. Ольга говорила обо всем насущном, подразумевая при этом только хлеб. Она была мила, она и ее большой нос обтянутый тонкой кожей. Она читала «12 стульев» и часто вспоминала о своем югославском любовнике. Быть здесь для нее значило много. Ольга очень любила подробности и свою луганскую подругу, живущую теперь в горах неподалеку от Филлаха (бедняжку сослали в подвал-соляриум и ей абсолютно там нечем заняться, кроме как присматривать за детьми). С Ольгой мы невероятно много говорили ни о чем. Эти повторяющиеся разговоры ничего не приносили душе, как еда из Макдональдса телу или как перековерканные хиты по радио, но это было единственным общением на родном языке, которым мне приходилось довольствоваться. Самое главное, Ольга была незлобна и любила путешествовать.

Съев с ней по тирамису и выпив кофе в итальянской мороженной на главном плаце города, я отправилась искать дом у вокзала, в котором жили родители Астер. Дом нашелся быстро. Нужно было подняться на четвертый этаж. Со мной в лифт зашли двое мужчин – толстый и тонкий. Толстый был затянут в кожу и губы его лоснились, а волосы спадали на уши коричневой мерлушкой. Тонкий был седым, и когда он говорил, зубы его топорщились из-под узких губ неровной тягой к никотину. Между толстым и тонким на полу стояла черная такса. Ее бока отливали глянцем, а уши тщетно пытались соприкоснуться с землей. Между толстым и тонким летали такие слова: две тысячи, нужно, стало быть, кредит. Такса торжествующе косилась то на одного, то на другого. Лифт приехал на четвертый этаж. Первой выбежала собака. Толстый и тонкий обменялись теплым взглядом, который мог означать лишь одно: только после вас. Оба немного растянули губы и уставились в пол. Так что первой пришлось выйти мне.

В большой гостиной собрались родственники, а в гостиной поменьше был накрыт фуршет из разных канапок с красной рыбой, нежно-желтым сыром, карминной ветчиной, яичным хреном и горьким шоколадом. У хозяйки, мамы Астер, был талант готовить не только вкусно, но и красиво. Ее изящная фигура мелькала то там, то тут, на пару минут исчезала в кухне, являлась с новой порцией хлебных кусочков, увенчанных разветвлениями зеленой плесени по мягкой горгонзоле. Лицо фрау Циммерман было будто туго натянуто на черепную коробку – оно лучилось полнейшим отсутствием морщинок и бровей, которые, правда, были дорисованы тонким карандашом. Улыбкой она одаривала то меня, то дочку, то именинника и все спрашивала, не принести ли еще чего-нибудь.

В комнате присутствовало человек десять, исключая троих детей, которые бегали из комнаты в комнату и поедали торты. Тортов тоже было три. Один – банановый с кромкой шоколада, другой бисквитный толстый, а третий – с сахарной фотографией именинника в четырехлетнем возрасте на поверхности, а в середине ореховый со шнапсом.

Имениннику исполнилось шестьдесят, он ходил как тень и словно бы ничего не ел и не пил, хотя это могло только показаться. От пухлых четырехлетних щек его уже ничего не осталось, и непонятно было, как ему удалось произвести на свет дочку, которая хоть и походила на него носом, но была на голову выше и шире в плечах.