Aнна Санина - Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе

Дизайнер обложки Лилия Черная

© Aнна Санина, 2017

© Лилия Черная, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4490-0942-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи в книге вымышлены, а совпадения с реальными лицами и ситуациями случайны.

Утро начиналось раньше меня. Можно было сказать, что утро начиналось вместе со мной, только потому, что пока я не открывала глаза, его не существовало. Но все же я знала, что что-то такое зыбкое, брезжущее, дрожащее светлыми потоками было и до меня. Хотя тогда меня это совсем не занимало, просто потому, что каждое утро, когда я приходила обратно в это мир, он удивлял меня.

Однажды утром я проснулась со вкусом трехкопеечных булочек во рту. Теперь такие называют «малятко», малыш. Но тогда они, и правда, стоили три копейки за штуку. Мягкий, сладковатый вкус, пористая текстура, в меру плотная кожица. Мне очень захотелось съесть булку.

Я встала, стащила со стула платье, голубое с вышивкой – голубь крестиком на груди, а в клюве у него письмо. Одела его, вышла на веранду. Там было пусто. На плите с вечера угасала красная кастрюля с пловом. Я видела ее будто впервые. В те дни память служила мне как форма для пластилина – вылепив новое впечатление, она какое-то время удерживала его в границах, потом бережно отправляла содержание, смысл в долговременное хранилище, заполняясь свежими событиями, происшествиями, причинно-следственными связями.

Я заглянула в хлебницу, там был только серый круглый украинский, без хрустящей корочки. Совсем не то, чего мне хотелось. Мимо пролетел большой жук. Торпедное марево его присутствия коснулось меня, замерло, перешло на шелест листьев в открытом окне. Глянцевые листья шушукались между собой. Меж их шептаний проскальзывали юркие птицы, перьями касались глянца, распушивали хвосты. Я засмеялась – такие они были необычные и забавные.

Оглядев веранду – стол, плитка, лавка и стул, картинка с яблоками на стене, я поняла, что мне здесь нечего ловить. Невоплощенный вкус булочек разрежал полость рта, очень хотелось есть.

Я вернулась в комнату, сняла с этажерки копилку, потрясла ее – дно, устланное медяками, приятно тяжелило руку. Достав из ящика стола маникюрные ножницы, перевернув бочонок щелью вниз, я трясла копилку до тех пор, пока в отверстии не появилось ребро монеты. Одно движение и монета, зажатая ножницами, была извлечена на свет. Я положила ее на ладонь. Большая, прохладная, круглая, с цифрой пять – почти мое число. Зажала в кулаке, пошла к двери.

До сельмага было не далеко и не близко. Всякий раз дорога казалась мне разной, сама меняла цвета, притворялась новыми изгибами, выбрасывала мне навстречу новых пассажиров.

Я шла – целенаправленная, сосредоточенная. Я уже и забыла про булку. Вокруг были мне рады. Кланялись, подтанцовывали, разводили ветви, ветры; солнце распахивалось, светило, еще не жарко, очень по-доброму. Собаки меньше или ростом с меня раз или два подскакивали, обнюхивали, виляли своими улиточными хвостами. Одну хотелось долго гладить, но она быстро убежала. Из людей почти никого не встречалось. Один дядька сидел под забором, улыбался себе в грудь, было видно по приподнятым вверх усам.

Я дошла до гастронома, потянула тяжелую дверь. Открыто. Шагнула. Нос наполнился ароматом хлеба и конфет. Передвижная тележка с деревянными полками, круглые стопки украинского с распахнутыми оскалами запекшихся корочек, ряды вытянутых батонов с желтым глянцевым полосатым покрытием и воздушной белой мякотью внутри, россыпь маленьких рыжих булочек. То, что надо.

Продавщица грузно навалилась на прилавок, посмотрела на меня. Я молча протянула ей монету и показала пальцем на гору трехкопеечных. Она взяла монету, отчего-то причмокнула, улыбнулась, протянула мне булочку и две копейки сдачи. Я хотела сказать спасибо, но слюна заполнила мой рот и я только кивнула и быстро вышла из магазина.

На улице, отпив пыльного летнего воздуха, я откусила кусочек булки, понюхала разлом на ее спине и медленно пошла обратно. Теперь все вокруг имело аромат и вкус свежей булки, все было осмыслено по-новому, более глубоко. И непостижимой казалась птица, пересекающая дорогу ниже линии горизонта, вдвойне непостижимой, смешанной с то растекающимся, то густеющим слепком хлеба у меня во рту, с ароматом, который превосходил вкус гранями оттенков и на дороге делался еще пронзительнее. Я отломила кусок и бросила впереди себя на дорогу. Птица смекнула, моргнула, схватила развилкой клюва, взмыла дальше.

Я жевала до самого дома. Зайдя во двор, я еще с минуту стояла, разглядывая облупившуюся краску на заборе. На порог вышла мама.

– Ты уже встала? Я думала ты еще спишь.

Я почувствовала себя совсем взрослой. Мне было почти пять, и так случилось мое первое самостоятельное путешествие, первое возвращение домой.

Немного вытянуться, выровнять спину, потом опять подбочениться, скакнуть с холма на холм, свернуться в кресле с «Любовницей французского лейтенанта» в красной обложке, глотать, хрипеть, тонуть в болоте поздней осени, с просветом на фестиваль «Молодость».

Нехорошо мне здесь, только в книги и ныряю. Надо рвать когти и побыстрее. Здесь – привычный Киев с четкими прочерками маршрутов. Да, говорят, полезно ходить в одну и ту же точку разными тропами, но мне и это надоело.

Как быть в этой холодной, полуголодной стране? Только удерживаясь в кресле, с книгой.

Разрыв между прошлым, где было много радости, и двери в мир распахнулись, и будущим, где будет много радости, и двери в мир опять откроются, слишком буквален. Его теперешнюю пресность и безысходность возможно выдержать только, если что-то найти в этой рутине, разглядеть детальное и неявное, но я сейчас не способна на это. Мне нужно опять бежать, чтобы удивиться, чтобы заново расшатать границы, выдуть из пены будней мыльные пузыри, любоваться переливами красок на их тонких дрожащих стенках, смотреть, как они лопаются, опять куда-то бежать.

Здесь тоска надвигающейся зимы, а то ли дело было там, в Европе, в днях наполненных событиями, даже в днях проведенных без друзей, фестивалей, переездов из города в город. Радость комфорта, возможность не думать о том, где раздобыть не то, что хлеб – сыр к вину, свобода передвижения, терпкие привязанности, прощания с запахом «навсегда»…

Потребность в новой волне подобных опытов подбрасывала меня на месте. Любовница французского лейтенанта летела на пол, стукалась о чашку со смородиновым чаем, в пятне жидкости терялись буквы.