Aнна Санина - Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе

– Н-е-ет, – кричу, убегаю, быстрее, в поезд. Стучу пятками в сапогах, сверкаю черными подошвами по леденистым булыжникам мостовой… Да только все это про себя, внутри. Солнце спит за вершинами, Инсбрук погружается в электричество, светильники загораются один за другим. Вокруг десятки пешеходов, пара двуколок, и один сверлящий взгляд.

Молчу на его слова – в знак отрицания, ведь поезд трогается через несколько минут, и мне непременно нужно занять место получше.

– Удачи, спасибо огромное за гостеприимство, и пока!

– Я тобі зателефоную 14 14 Я тебе позвоню. .

Сухие губы по щеке, прощай, прощай, милый наивный дикобраз и прости мою к тебе нелюбовь. Из окна я смотрю как он, прихрамывая, исчезает в дверях вокзала. Поудобнее устраиваюсь в синих креслах, поезд трогается. Праздник удался.

Ехала между гор, умытая шампанским и услышанная луной. Пересаживалась из поезда в поезд, находила мобильные телефоны, терялась в догадках. Вспоминала унылые губы Эдди и вздрагивала от смеха и жалости к этому наивному bonhomme с торчащими как уменьшенные в десять раз мышиные хвостики усиками. Думала: кто же он – мой?

Шли, бежали недели. Я росла внутри одиночеством, распускалась цветом неба под песнями Cocteau Twins, находила веселье в серых снежно-асфальтовых буднях, считала дни до Цель-ам-Зе, куда должны были приехать мои родные, считала время до наступления нового.

Моим верным спутником в свободное время был красный коренастый велосипед. Когда я взбиралась на его узкую спину и неслась вниз с горы, разбрызгивая легкий снег вокруг по сухому воздуху, который тут же из-за соприкосновения со снегом становился мокрым, то чувствовала под собой не велосипед, а коня. Коней здесь водилось много, они паслись за деревянными изгородями, на глинистой почве с островками травы. Были здесь и вороные, и буланые красавицы лошадки, и их жеребята с такими длинными гривами, что они закрывали собой пол неба, когда дул ветер. Часто мы с детьми подходили к изгороди, и ботинками утопая в замершей грязи, гладили маленьких коричневых пони, а их длинные челки щекотали нам ладони.

Озеро окружали отели. Каждый пляж-мостик, деревянными рейками уходящий в синие воды, принадлежал какому-нибудь отелю или пансионату. Чем длиннее был настил, тем более голым он казался. Почти все частные мостики находились за белыми оградами высотой с трехлетнего ребенка, на них висели огромные амбарные замки. Некоторые калитки были открыты. Я ехала вдоль озера и искала место, где остановиться. Людей было немного. В будний день в зимнее время на Клопайнерзе царствовало небо и птицы.

Один раз я спустилась к берегу там, где заканчивались пристани. Под березой у самого края стояла лавочка. У кромки воды лежала большая умершая рыбина. В бело-голубом плескались облака, одночасье стелилось над моими первыми и самыми преданными здешними друзьями – озером под горами, горами под солнцем, солнцем.

Я пела Sus вместо Sous le soleil exactement 15 15 Песня Сержа Гензбура «Под солнцем» (sous – «под», sus – «над») , и вот тут уместно было: простите мой французский. Над солнцем лучше было летать, чем ходить под ним молчаливым земельным пассажиром. Считала часы и видела, как время переходило из секунды в минуту, из минуты в час, а из часа в воду. Лежа на деревянном мостике, заглядывала в прозрачную воду, где подо льдом пузырьками вверх поднимался воздух, и наблюдала, как время в пузырьках воздуха лопалось при соприкосновении с морозным дыханием.

На озере длиной в два километра я нашла свое место. Это место называлось am See X,5. Мне нравилось в нем все – включая название. Еще оно объединило в себе все четыре времени года. Я часто лежала на деревянном настиле у поросшей очеретом воды и думала, что время сейчас – лучше не придумаешь. Зима, которая проглотила весну и родила лето. На озере жарило солнце, а вода еще была покрыта льдом. Пели весенние птицы, под ногами во дворике собиралась местами сухая шепчущая, местами по-ноябрьски мокрая листва. А еще так чудно было: казалось, будто капелька пота стекала по ноге, а на самом деле, это неизвестно когда родившаяся муха радовалась солнцу, перебегая по моему телу.

В ночь на 14 февраля мне приснился очень странный сон. Вернее необычно то, что вторую ночь подряд мне снились странные сны. Я связывала это с грубым, дешевым вином, помноженным на усталость и события последних дней. Но вот сон. Мы с Танькой, моей киевской подругой, идем пешком на Пионерку – теперешнюю станцию метро Лесная. Погода меняется на глазах – весенний ветер набирает силу, становиться горячим, но от этого приятно. На Пионерке заходим в шикарный отель. Оказывается, это Египет, каким-то образом, переместившийся на окраину Киева. Интерьер отеля в восточном стиле, с балкона открывается вид на море и сфинксов. У меня отличное настроение, иду принимать душ, а когда возвращаюсь, то обнаруживаю, что Таня превратилась в мою московскую кузину Марину. Вдруг появляется Путешественник с подругой-египтянкой. У нее большие черные глаза, а голова покрыта платком. Мы все стоим на балконе и смотрим на море. Море бушует, по цвету оно похоже на Северное, такое же глиняное, пыльное, непроницаемое. Египтянка начинает внезапно кричать по-немецки: «Heim! Heim!» 16 16 Домой! Домой! (нем.) Тут я понимаю, что она – ведунья и что надвигается беда – наводнение. Мы быстро убегаем из отеля, сматываемся из Египта, не успокаиваемся, пока снова не оказываемся на Лесном массиве и не вдыхаем весенний воздух. Просыпаюсь. Может, сон не казался бы таким удивительным, если б в предыдущую ночь мне не приснилось, что я занимаюсь с Путешественником любовью, одновременно проваливаясь в нечто, похожее на облако. Забавно, раньше никогда не мечтала об этом.

Путешественник был школьным другом кузины. Я знала его с детских лет. Помню, как они с Мариной брали меня двенадцатилетнюю гулять. И Путешественник, и сестра отличались от тогдашнего моего окружения. Они были ужасно взрослыми, но невероятно веселыми, имели детей не намного младше меня, и понимали, чего я хочу с полуслова. Легкие и остроумные они сталкивались теперь только в городе, где когда-то вместе выросли, а подобные моменты всегда радость. И эту радость мне позволяли с ними делить. Я была счастлива. Путешественник жил тогда в Мадриде, брился налысо и носил смешную черную шляпу и длинный плащ. И хотя большие экстремальные поездки в Африку и Азию были еще впереди, уже тогда он был крут. Крут, потому что носил шляпу на бритую голову, знал много языков, улыбался, а покурив травы, следил за полетом мысли, разделившейся на семь опережающих друг друга частей.

Когда и Марина, и Путешественник одновременно оказывались в Киеве, мы шли есть в недавно открывшийся в городе Макдональдс, пить кофе или танцевать танго на Андреевский (танцевали они, я смотрела), колесили на машине Путешественника по городу или купались в зимнем Днепре, а потом грелись и слушали БГ. С нами были и остальные друзья сестры. Мне нравилось проводить время в их компании – все они были умны, веселы и легки на подъем. В детстве они вообще казались мне полубогами. В отличие от родителей они одобряли мои зеленые волосы и рваные джинсы.