Aнна Санина - Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе

Скоро-скоро, милые мои, мы увидимся! Три часа и пол подсмотренной в окно поезда страны и я смогу вам рассказать, что я успела надумать о ней за эти почти два месяца. Что я ловлю здесь, проезжая три километра на велосипеде до ближайшего магазина: пронзающий воздух, порывы каринтийского ветра за секунду очищающие киевские легкие, мелькающие лучи и тучи, шелест и треск. Какая она Австрия, голубая страна-деревня в бесчисленных молчаливых горах среди бездонного неба. Бирюза и ультрамарин с вкраплениями снежных белил на медно-платяных глыбах.

Проходит февраль, птицы возвращаются, и здешняя земля начинает искриться новыми запахами. Пока не везде, пока эта новая свежесть едва уловима. Да вы и не увидите этого, ведь это – здесь, в низкогорье. А там – горнолыжный парадиз. После я вернусь в Каринтию и дальше буду крутить педали навстречу весне, а вы в своей Белокаменной так и не сбежите от зимы как минимум еще месяц.

– Набери меня, когда подъедешь, – говорит мне сестра Марина. – Я встречу тебя на вокзале.

– А где все? – Ору в трубку.

– Уже поехали наверх, кататься.

Hesperiidae

Papilionidae

Hyblaeoidae

Epiplemidae

Notodontidae

Nemeobiidae

Eupterotidae

Callidulidae 19 19 Текст песни Cocteau Twins

Три часа как три глаза с разным узором зрачков. Как три снежных спутника сменяют станции. Как нетерпение, забытье и снова вызов спокойствию кусают друг друга за пятки. Сиденье стерто от ерзания. Глаза соседей выпиты до снов. Синий внутри, красный извне поезд движется под нежнейшие нотки неведомого языка Лиз Фрейзер. А в полдень, спотыкаюсь из вагона в объятья сестры. Быстро переодевшись в деревянной гостинице, мы стремительно поднимаемся на высоту две тысячи метров.

Горы дышат холодом, оставляют изнанку солнцу. Солнце прогревает ее, выплескивает морозный испод на лица лыжников согревающим светом. Местечко Цель-ам-Зе с высоты кажется картонным, собранным ребенком из бумажных деталей.

Нападавшись, наскользившись, нарадовавшись встрече, мы спускаемся на фуникулере вниз к гостинице, идем греться в сауну, таем в пузырьках мягкой воды. Едва высушив волосы, тянемся в ресторан, где за тарелкой гуляша и извилинами спагетти болоньезе, взахлеб хвастаемся синяками и шишками. А на десерт нам кроме мороженого тонна смеха.

Лицо сестры переливается всеми оттенками красного, она заказывает вино у итальянца-официанта. Она необычайно красива, с забранными в хвост рыжеватыми волосами, в разноцветном полосатом свитере. Ее лицо чувствительно к морозным ласкам и кожа вся порозовела, зарумянилась. Марина беспокоится о картошке для сына и о спагетти для дочери. Но только минуту. Вот она замирает, задумавшись о чем-то, спохватывается, несется улыбками вслед за словами подруг, подливает им вино, перешучивается с официантом, отряхивает крошки с груди, похлопывает ладонями по столу в поисках телефона. Марина – Семирамида девяти колец московских, убившая не своего мужа, а невежество туристов, посещающих Кремль. Водила ли Марина экскурсии по примечательным столичным местам, показывала ли популярные маски города, приоткрывала ли сокровенные части, все это она делала с лисьей нежностью, тигриной рьяностью, голубиным смирением и человеческим весельем.

В детстве мне хотелось стать похожей на нее. У нее было много друзей и красивых вещей. Раз в полгода я ездила в Москву на каникулы и жадно впитывала все, что видела там. Сестра не просто показывала город, она делилась им со мной. А у меня словно время останавливалось. Даже когда я чувствовала, что все, пора уезжать, и до отъезда оставалось пару деньков, я не могла остановиться и делала гигантские глотки впечатлений перед погружением в привычную киевскую рутину. В Москве за неоном и снегом, за улицами, усеянными торговыми центрами, среди славянских людей без улыбок и денег (или с большими деньгами, но все равно без улыбок) можно было почувствовать сумасшедший пульс свободы – могучей, неконтролируемой, порой злой свободы, которая неслась на тебя вихрем, сбивала с ног и отпускала в большой мир.

Я не чувствовала вони подворотен и не обращала внимания на обезглавленные фонари, а видела полноту жизни во всем – в нищих, просящих милостыню, в давках, в мусорных баках, в гламурных магазинах, в исторических памятниках, в мутной воде Москвы-реки. Москва – искусственная среда для жизни, город с подмененными ценностями, клоака с размытыми границами и воспаленными матричными зрачками становилась мне родной. Я могла спрятаться в машине сестры, я наблюдала за городом со свободного ракурса, я чувствовала себя в гнезде.

Тем не менее, в каждой поездке было что-то, что заставляло меня страдать и чувствовать себя чужой. И тогда я брела по погруженным в темную пену улицам, а город расстреливал меня огнями реклам с холодным безразличием.

До чего может довести вид танцующей толпы в дешевом ночном клубе? Последствий может быть два – или начинаешь танцевать и понимаешь, что уши твои глохнут, а тело противится дыму и поту или, под снисходительные улыбки, уходишь оттуда.

Я сижу и не знаю, как мне еще сосчитать квадраты на полу – по горизонтали, по вертикали, ход конем, ход пешкой. В клубе дымно, шумно, пьяно, скучно. Мои спутницы потягивают коктейли. Я потягиваюсь от недостатка воздуха. Здесь столько народу, что танцевать негде.

Лиза с курчавыми лисьего цвета волосами оглядывается вокруг и стреляет зеленым взглядом по широким спинам. Ее губы, как облизанные леденцы. Девочка из Москвы на лыжном курорте. Моя маленькая племянница, которой хочется приключений и поцелуев.

– Я пойду подышать, – говорю и слезаю со стула у барной стойки. Хватаю куртку, выхожу на воздух.

Городок блестит и переливается. Светится белосолнцевым оттенком, но все же принадлежит луне в это время. Днем он утоптанный, загаристый, шумливый, многоязычный из-за людей-туристов. Он шевелится и объят общим духом соревнования. Когда я поднимаюсь днем в фуникулере наверх и вижу людей стремительно и равномерно тормозящих на крутых изгибах горы, там внизу, то разделяю их радость и хочу находиться среди них, но в светлое время суток. А теперь, когда стемнело и глубоко ушло за полночь, мне вдруг страшно стало оттого, что ночь предопределена. Что вот, мы сидим в клубе, а спустя пару часов возвращаемся в отель, а в девять стучит утро, пора на завтрак и опять в горы.

Иду быстрее. Мостовая летит под ногами и нелегко сохранить равновесие на обледенелых булыжниках. Вокруг сказочно светятся дома. Прохожу самый дорогой отель в городе.

К пристани ведет ухабистая ледяная дорога. Никто и не прочтет моих следов. Чуть не поскальзываюсь при спуске. Еще секунду и я иду по ровной снежной бескрайности. Глубокие силуэты вокруг белой впадины. Раздаются томные вздохи льда, растущего ребенка февраля. Светляки-дома цепочкой окружили белоснежье, по которому ногами людей проложена тропинка и по которой ступаю я.