Aнна Санина - Возвращение. Книга-дорога для тех, кто любит путешествовать, но всегда возвращается к себе

Стенка в проходе между этажами – совершенно обычная стенка в подъезде. Она облупилась, потрескалась как скорлупа, по ней проскользило несколько пар ног, на ней оставили отпечатки лбы и кулаки. Они назвали стенку Марсом. Почему? Не известно. Просто Марс, а на нем марсианские письмена из загогулин, оставленных нашими предшественниками. Три человека на лестничной площадке – я, Пеппер, Боб Марли. Мы вдыхаем обжигающий дым и, после, медленно как кошки выступаем в коридор. Мы – пешки на неправильной шахматной доске и шагаем по желтым квадратам, почти не ступая на черные. Движение гуськом – я отчего-то чувствую себя почти как в больнице. Размахиваю руками, будто режу воздух на пласты, съезжающие вниз, под ноги. По бокам – отсеки квартир, и я знаю, что они пусты. Там нет никого. Есть только одно место в этом доме, где кипит на медленном огне жизнь, где разливается вино по бокалам, где невидимый хоровод голых девушек разносит севрюгу и черные узкие сигары на подносах цвета новорожденного года.

Открываются двери лифта, и мои глаза внимательно съедают образ мужчины. Кто он и чем занимается, я не знаю. Да это и неважно. Он обожает Боба Марли, и принес ему подарок. Вздохи, объятья, неизмеримая радость, синий костюм, ожерелье из деревянных бусин, очки в черной оправе.

«Солнышко пришло!» – улыбаясь, говорит мне Пеппер. Все возвращаются в квартиру. Жена Солнышка усаживается за стол, ее пальцы бегают между блюд, цепляют ложки и проворно накладывают всего понемногу в тарелку. Солнышко целует Боба Марлив щеку, проводит по коротким волосам своей лучезарной ладонью, обдает светлым взглядом, сбросив очки в черной оправе, опять целует, наслаждается.

Раскуроченный подарок лежит на диване. Бумага, лента – какой праздничный мотив! Боб Марли безмерно рад, он кладет вою голову между створками синего костюма, утыкается большим носом в добрую грудь.

Я делаю несколько неровных шагов в сторону стола. Пеппер вскакивает и наливает мне еще вина. Мне видится девушка-змея, худенькая стройная акробатка. Голова ее где-то у пяток, а на натянутый как парус живот ей ставят бокал, из которого пару капель окрашивают ей кожу. Ее растянутый пупок можно созерцать и созерцать, а капля вина похожа на Красное море, почему-то переместившееся из Африки в Богемию. Тут же следует другой образ. Милые мальчики под светом люминесцентных ламп со вздернутыми в стильном беспорядке волосами. Их влажные глаза излучают томную свежесть. Крепкий аромат. Треугольник недопитого мартини на краю белоснежной раковины. Железные пряжки на мускулистых животах. Плавные углубления. Все в кафеле, до невозможного чисто. Они здесь живут, им хорошо вместе. Содержимое сознания развертывается контекстной рекламой. Меня ужасает такой поворот событий, но я быстро вспоминаю, что могу управлять этим.

Это как одно слово, услышанное случайно. Незначительное, легкое, но, вмещающее в себе массу ассоциаций, ответвлений, делений, как целый огромный замок с потаенными комнатками. Я вытаскиваю из этих комнаток какие-то моменты и меняю их местами, разрешаю им вести себя как угодно – разрываться на мелкие кусочки или слепливаться в снежный ком.

Я – в городе, месте, населенном людьми, но не вижу и не слышу их. Все это проходит сквозь меня как легкая тучка серого дыма. Я обвожу взглядом комнату, сидя на том же месте. Лена, жена Пеппера, все так же скучает на диване, подогнув под себя худые ноги. Ее большие серые глаза останавливаются на мне, приходится улыбнуться, но этой улыбки я не чувствую к ней внутри, как и она ко мне. У нее уставший взгляд, у нее тяжелый отходняк. Свитер Пеппера сидит на ней отлично. Лена боса. Тонкие щиколотки, вьющиеся волосы. Она из другой сказки и ей не нужны толстые письма, Лена уже многое знает в этой жизни. Но все же ей необходимо рядом более сильное плечо, на которое можно опереться. Рядом садится Боб Марли, и Лена кладет голову ему на плечо. Пеппер гладит ее босые ступни.

Выхожу в туалет, возвращаюсь, кто-то идет в коридор, на балкон. Я двигаюсь по комнате вместе со всеми. Комната – сосуд с жидкостью. Огромный великан, непохожий на людей пьет ее и выпускает обратно. Мы как эта жидкость, мы теряемся в стенках сосуда, ценность которого определяется его даосской внутренней пустотой. Молча улыбаюсь: больше пустоты на сегодняшний вечер сосуд вместить не сможет. Мне пусто до странного и я знаю, что когда уйду отсюда, то не смогу собрать ни единой целостной мысли. Внутри себя я хожу по осколкам разбитого белого зеркала. Весьма мазохистское наслаждение, но лучшего и пожелать нельзя.

Я стою у лифта. Пеппер просит Боба Марли, который идет меня провожать, подождать внизу. Глаза Пеппера лучатся нездоровым блеском. «Я прибью свои слова гвоздями к этой бумаге и отправлю их лететь к тебе. И забудь о них… пока. Спасибо». Мое состояние выражается шестью последними словами. И забудь о них… пока. Спасибо. И больше ни звука. Пеппер спрашивает, в чем дело, почему так рано. Клянусь – я ни при чем, я наблюдаю как бы со стороны, но нечто взрывается и выплевывает комок: как скучно!

Он целует не меня, а мои почерневшие губы. Через минуту мы с Бобом Марли хрустим ботинками, кормим кожу лиц холодным ветром. Пару невнятных звуков. Никого. Хрум-хрум. У Генри Миллера ночь «нависала черным гамаком в белых дырах под тяжестью спящего Бога». У меня Бог давно прорвал гамак и ушел далеко, без объяснений.

Цветной бульвар черно-бел. Так бывает только в Москве. Ночь пуста как лес – даже эхо в ней вырастает. Умерло Солнце. Не жаль. Отчего? Страшно, Господи, умерло Солнце. Голова полнится аллюзиями. Звук последних кадров дня завораживает. Я думаю, а что было бы, если бы мы заблудились? Но это невозможно.

Картинка постепенно исчезает, теряет постоянно хрустящую морозную форму и трансформируется в уютную кухню. Вношу в дом за собой тяжелую лихорадочную сущность. Захожу в комнату, а он улыбается мне сидя на полу. Он еле заметно покачивается в такт музыке. Медленно и плавно. Мрр-мяу, в кухне сыр и салат, жасминовый чай жаждет обогреть мою ободранную вином душу. Он сидит на полу и… чепуха, коты ведь не умеют улыбаться. Беру его на руки. Он проводит хвостом по моей щеке, и я открываю глаза.

Вокруг по-прежнему никого и темно. Падает снег и ложится мне на лицо мягким маревом. Сколько времени прошло не знаю. Не холодно, не странно. Дорога обратно через озеро не кажется долгой, потому что я захвачена увиденным сном, подсмотренным видением, проходом в другое пространство, назад в прошлое. Быстро дохожу до отеля, где все уже спят, пробираюсь в комнату, падаю на матрас и проваливаюсь в черноту до самого светлого утра.

Вернувшись домой, я позвонила Насте.

– Как ты, солнце, поживаешь в сумрачном Франкфурте?