Седьмой - Ключ

Как известно, путь к спасению всегда проходит через личность того, от кого нужно спасаться. Садисты – не исключение. Каждый, кто осознанно и систематически измывается над душой и телом других людей, испытывает глубинную потребность в оправдании своих действий. Оно формируется в двух плоскостях: с одной стороны, маньяк низводит своих жертв до уровня, допустим, насекомых, которых можно давить не глядя; или компьютерной иллюзии, которая не может испытывать боль по определению; а с другой – самого себя нарекает не меньше чем ангелом возмездия, которому негласно поручено соскабливать человеческую грязь с небесного сапога. Точнее, возвращать эту грязь на ее место. Но всегда остается червячок сомнения: можно ли считать молчание небес одобрением post factum? Вдруг оно всего лишь выдержка опытного ростовщика, с усмешкой наблюдающего, как с каждой новой жертвой должник сам приписывает новый нолик к сумме своего кармического долга? Разрешить эти сомнения может только явление настоящего ангела , поэтому единственный способ вырваться – заставить маньяка поверить, что этот ангел смотрит твоими глазами. Тогда он сам не захочет, чтобы эти глаза погасли, тем более от его рук. Смертоносный поток расступится, и ты доберешься до берега живым и невредимым.

Подумав это, я представила ангела и поставила его между собой и водителем. Я не знала, сработает ли этот первый пробный щит собственного производства, но выбирать все равно было не из чего. Я по-прежнему слышала , как на каждом повороте он спрашивает себя: не свернуть ли сейчас в сторону ближайшего лесопарка? не взять ли ее в законные трофеи? И чем меньше поворотов оставалось до пункта назначения, тем яростней стучали эти беззвучные вопросы, как камни, по моему картонному ангелу. Но всё кончается – даже такое…

…Он высадил меня у криминального кабака в нескольких метрах от поворота во двор моего дома – я специально указала именно эту точку, чтобы он не понял, где я живу. «Неужели такая милая девушка ходит в такие места?» – лукаво спросил, притормаживая. Я кивнула. Я знала, что для него важно, чтобы именно «такая» в «такие» и ходила, как еще одно подтверждение, что в глубине души ангелы предпочитают плохих мальчиков . «Понятно. Молодец!» – добавил он, с видимым сожалением завершая поездку. Когда я вышла, он немного отъехал и встал в тени, наблюдая. Будто не замечая его маневра, я достала телефон и принялась «звонить», озираясь в поисках «опаздывающего». Через пару минут «шестерка» нехотя тронулась с места. Я дождалась, пока фары скроются за поворотом, и опрометью бросилась домой.

К счастью, такие испытания случались крайне редко. Чем дальше по жизни, тем чаще люди, которых я встречала, представляли не столько угрозу, сколько возможности. А, значит, всё чаще требовалось не прятаться в зарослях на берегу или искать тихий брод, а, наоборот, строить русло, по которому поток чужой души как бы сам собой устремится в желательном для меня направлении. Как оказалось, и здесь необходимо было «явить ангела», но не для того, чтобы объект манипуляции воздержался от определенных действий (как в случае с водителем «шестерки»), а, наоборот, чтобы он на них решился. Сначала я просто радовалась растущему мастерству в изготовлении персональных ангелков. Но потом задумалась: а что именно люди видят на внешней стороне моего щита? Просто светлый образ самих себя или что-то такое еще, что и человеческим назвать невозможно? Если последнее, то появиться оно могло только от меня. Но что это было?

Вопрос оставался без ответа, так как в те времена у меня не было сил копать дальше. Во-первых, несмотря на кажущуюся взаимную выгоду (иллюзия персонального небесного внимания в обмен на практические удобства для фокусника), моя практика имела один тяжкий недостаток: она эксплуатировала человеческое заблуждение, что ангелы выше и значительнее людей и держат ключ ко всеобщему спасению. Мысль о последствиях для моей кармы отравляла всё наслаждение от мастерства.

Во-вторых, успешное выживание требовало полного отказа от привязанностей – ведь чем легче котомка за плечами, тем проще выплыть на берег. Поэтому если мне вручали игрушку, которой могли позавидовать другие дети, я немедленно ее оставляла. Если мой личный дневник публично зачитывали и высмеивали, произнесенные чужим голосом слова тут же переставали быть моими, и я слушала их как будто про другого человека. Со временем отказ от привязанностей стал происходить почти машинально, как сбрасывание ящерицей хвоста. Запомнился один случай, когда мне было лет восемь. Я вышла погулять в новом нарядном платье, перешитом из маминого, еще пахнущем ее духами. По нашему лысому новостроечному двору слонялась группка мальчишек из соседних пятиэтажек. Их предводителем был одиннадцатилетний рыжий парень особо неблагополучного вида. Мне не хотелось сбегать домой, поэтому я аккуратно повернула к качелям в дальнем углу двора, надеясь, что меня не заметят. К сожалению, заметили. Наверное, я рыжему даже нравилась, что лишь ухудшило мое положение. Мы с ним подошли к качелям почти одновременно. Он молча постоял несколько секунд напротив меня, а потом, видимо, так и не найдя подходящих слов, смачно харкнул прямо на белоснежный кружевной воротничок моего нового платья и медленно поднял глаза, предвкушая реакцию. Я понимала, что по всем человеческим правилам девочка в моем положении или бессильно сердится, или, что понравилось бы ему даже больше, плачет от омерзения. Ни того, ни другого со мной не случилось. Я была просто очень удивлена его дикости, и ничего более. Видимо, он прочел это в моем ответном взгляде и тоже очень удивился. Откуда ему было знать, что я перестала считать этот наряд своим ровно в ту секунду, когда по движению его горла поняла, что сейчас произойдет? Этот наглец целил, конечно, на мое любимое платье, а попал на кусок ткани без истории и ценности, и мне было просто не на что злиться и не о чем расстраиваться – не злюсь же я на пыль или на землю, которые тоже оставляют следы на одежде?

В-третьих, практика не давала передышки. Режим наблюдения с интенсивным анализом увиденного включался автоматически, стоило хотя бы одной человеческой душе появиться в поле моего зрения: на диване перед телевизором, за обедом, на прогулке в детском саду, в углу летней беседки. Машинка отключалась, только когда я оказывалась в полном одиночестве, но в моем детстве такое случалось редко: люди вокруг жили скученно, детей воспитывали коллективно, и рядом постоянно кто-то терся. Иногда к середине дня я так уставала от непрерывной практики, что забивалась в уголок и проваливалась в странную полудрему (сейчас я назвала бы ее медитацией). Мои глаза были открыты, но человеческого мира они не видели. Вместо него перед внутренним взором вырастали причудливые и совершенно безлюдные замки с закольцованными переходами и прохладными мостами, где я находила долгожданные одиночество и тишину…