Петр Альшевский - Барабаны летают в огне

МАКРОВИЙ ВАЛЛОС.

Он меня поднял и до своей квартиры поддерживающего меня захвата не ослаблял. Человечность, говорил, я мало к кому проявляю, но к тебе, мальчик, она у меня проснулась.

Не отпуская меня, себя он изматывал, но когда я посреди ночи очухался и его растолкал, он, зевая, сказал, что благодарить его не за что.

Погляди, сказал, в прихожей.

На что глядеть, я не понял, но вышел и пока искал, где включается свет, подумал о скрипке. Ничего из случившегося не помнил, но скрипка в мыслях возникла. Выключателем щелкнул, от светового взрыва зажмурился, на стойке для обуви скрипка. И в голове стало рассветать – меня пихнули, я не устоял, его ботинок придвинул ко мне развороченную скрипку… капала вода.

Я умылся, кран закрутил, а она капала. БУДНИЧНО, ИЗВОДЯЩЕ, уставившись в висящее над раковиной зеркало, я додумался до того, что если меня сейчас сфотографировать, высшие церковные деятели использовать мою фотографию, как икону, не разрешат.

Зубной пастой я написал на зеркале мой телефон.

Соберется Валлос со мной связаться – номер мной ему дан.

В Киссонергу ночью доблестно, шагом, у вспаханного поля приступание к издыханию от усталости, но не заваливание в грязь, а запрыгивание в прицеп к бидонам с молоком; рассмотрев, что в него кто-то залезает, выбравшийся погадить водитель со спущенными штанами поспешил к машине – с подтянутыми бежится быстрее, но когда он их подтянул, бежать ему было некуда.

До машины он уже добежал и теперь думал, куда же ему соваться: в кабину и ехать? в прицеп и разбираться? если задуматься, безобидный мягкотелый субъект в прицеп затемно не заберется.

В нем беглый каторжник, ДОРОЖНЫЙ МАНЬЯК, его не то что вышвыривать – на разговор вызывать рискованно.

Сейчас он в прицепе свернулся, но только я его побеспокою, он выпрямится, спрыгнет и ко мне!

А сядь я в кабину, он в пути перескочит на ее крышу, протиснется ко мне в окно и, жутко сказать, что…

Не туда я бежал. Мне бы от машины как можно дальше и где-нибудь в полях затеряться.

ТИНДАРЕЙ ГЕЛЛАС в прицепе зашумел, задрожавший Нелей Эвриклесис от машины отпрянул, в прицепе у меня монтировка, но на мою-то голову она и падет…

Чего мы движение не начинаем? – бессвязно набормотавшись, спросил Геллас.

А ты… по голосу ты не взрослый.

Я семнадцатилетний. Побывавший на на семейном празднике, где ауру мне пробили. Мне в Киссонергу.

Ее я должен проехать, промолвил Нелей. С тобой, но лучше без тебя. Ты, парнишка, из прицепа бы… монтировку ты там не нашел?

Она у меня.

Что же я предписание врача-то не выполнил, вздохнул Эвриклесис. У меня шоферская болезнь – геморрой. Из-за обострения врач мне сказал за баранку не садиться, а я ослушался… и мне аукнулось. Против меня молодость и монтировка.

Повезете меня в кабине, я в нее не с монтировкой – со скрипкой перейду.

Говоря условно? – осведомился Нелей. – Как бы НЕ С ВОЙНОЙ, А С МИРОМ?

Как бы, не как бы… со скрипкой, значит, со скрипкой! Я подразумеваю прямой смысл.

Протягивая смычком струны, чуть ли не засосывая его Эвриклесису в ухо, Тиндарей Геллас катил в Киссонергу под скрипичные и шоферкие завывания.

Водитель кричал: «Мне нужна поблажка!», скрипка оглашенно пела: «Виитьиитьиитььиииивьи!!!», чердачные друзья наверняка переваривают в забытье вчерашнюю дозу и на чердаке бы их Геллас застал, но его чаю испить потянуло.

С молоком.

Пакетик чая, бидон молока, пакетик я возьму в забегаловке Махаороса, бидон у тебя – пакетик в бидон и накреню, полью, НАСОСУСЬ, ознакомленный с его идеей Эвриклесис на бидон молока из своего прицепа не расщедрился.

Согласен, промолвил Геллас. Я тебя не прошу, ты меня, опомнившись, не уговариваешь – соглашение нами достигнуто. Чем его закрепим?

Какую бы ловушку ты ни затеял, пролепетал Нелей, я не попадусь.

А к Махаоросу по чашечке чая дернуть со мной зайдешь? Ты меня вез! За это с меня чай.

У Эвреклисиса скоропортящийся груз, Киссонергу он обязан стремительно МИНОВАТЬ ТРАНЗИТОМ, но на напористость юноши он нехотя кивнул и ему горячий чай, ему слоеный пирожок, а Геллас отхлебнул и опрометью наружу.

К машине с бидонами.

Заметив через окошко проникновение в его незапертую кабину, Нелей Эвреклисис подлетел к ней беседовать с Гелласом по душам.

Очистить мою кабину, сказал Эвреклесис, я повелеваю тебе четко, и ты…

Давай ключи! – заорал Геллас.

Тебе от меня за твое…

Ключи от зажигания!

А такую твою нахрапистость тона что подкрепляет? – спросил Эвреклесис. – Что у тебя есть, чтобы я тебе не сказал, что иди-ка ты, мальчик, в задницу?

Не у меня есть, промолвил Геллас. У тебя.

Ну ясно, ты сейчас ребячливо заявишь, что у меня есть челюсть, и ты мне ее свернешь, раздробишь ее скрипкой…

Я С ТОБОЙ НЕ СПРАВЛЮСЬ, сказал Тиндарей.

Конечно, я же мужик, а ты пацан… и как же ты меня принудишь ключи тебе отдать?

Разгромом, ответил Тиндарей.

В драке меня разгромишь? Но ты же говорил, что тебе со мной…

Кабину я тебе разгромлю. Обивку разорву, рычаг переключения передач выверну, дверь в кабину я закрыл изнутри, и тебе от моей выходки не уберечься. Почему мы друг друга слышим? Потому что стекло опущено. В этот проем ты мне ключи и подашь.

Рычаг ты мне не вывернешь, промолвил Нелей.

Хочешь меня испытать? – взревел Тиндарей. – Я принимаю вызов! Своим сомнением ты в меня что-то невиданное вселил.

Подвергать любимый рычаг даже не вполне очевидной опасности Нелей Эвреклисис поостерегся и, перекочевав в трясущуюся от возбуждения руку Гелласа, ключи были вставлены, двигатель затарахтел, старт не обошелся без рывка и ЗВОНА БИДОНОВ, ну вот я и поехал, подумал Геллас. А ехать я никуда не думал.

Поговорим с собой начистоту. Куда-либо ехать у меня ни желания, ни нужды, а я еду, прицепом в поворот вписываюсь отвратно, состояние у меня подвешенное, водить я практически не умею, на углу газетный лоток, и я его своротил, девушку с собакой разъединил; выкатившись на них, я проехал между ними – девушка отпрыгнула направо, собака налево, после моего проезда они вновь объединились и понеслись.

За мной. Подергивая меня глухим тявканьем и тоненьким девичьим голоском. Мудозвон ты козлиный, сволочь, твой номер я засекла! даже не надейся, что в полицию не сообщу!