Петр Еремеев - Арзамас-городок

В стенах школы Ступина арзамасский строитель получил многое. Потому-то позже и отличали исследователи его творчества:

«Коринфский обладал несомненными графическими способностями и среди казанских зодчих считался искусным рисовальщиком. Его проекты выделяются тщательной отделкой, тонкостью чертежа и особой изысканностью рисунка».

Как-то, уж таял снег и на дворе радостно звенела капель, Ступин приступил к Михаилу с давно обдуманным разговором. Сидели в столовой дома художника за вечерним чаем.

— Ну, собинный друг, ставишь ты с отцом частные и казенные строения — хорошо, это ладно. Отчего бы не взмахнуть крылами да не взлететь повыше к настоящему познанию архитектуры, а? Михайла… Пороками ты не мятый, семьей не обременен. Смотри, кабы погасать не начал в этой своей повседневности. — И Ступин четко, нажимисто произнес любимые слова: — Помни: воля — к свету знаний первая ступень!

Больное место задел художник в Коринском. Втуне Михаил и сам давно мечтал о чем-то большем, чем обыкновенное строительство. Ладно, пусть нет у него настоящей грамоты, да он, как и Александр Васильевич прежде, станет «приходящим» учеником академии. Хорошо бы попасть к какому-то известному архитектору, чтобы тот сразу и повел…

Ступин пытливо заглядывал в глаза, почти просил:

— Едем! И никакой попятной, никакой увертки. Я ректору архитектуры Михайлову за тебя поклонюсь, надейся!

Все, все направляло художника к своим прежним учителям. Надобно показать свои личные работы маслом, а главное — рисунки учеников. Короче, настало времечко отчитаться перед профессорами за дела своей школы, они так радели за нее, так щедро одарили художественными принадлежностями. Пора держать экзамен в столице!

Из Арзамаса выехали вчетвером. Ступин вез в академию своего одиннадцатилетнего сына Рафаила и лучшего ученика Ивана Горбунова. Четвертым сел в дорожный экипаж Михаил Коринский. Было начало июня 1809 года.

Много позже, вспоминая весну этого достопамятного года, архитектор напишет:

«Чувствуя в себе врожденную склонность к архитектуре, я первоначально занимался в правилах оной сам собою и, бывая случайно в первопрестольной столице, не упускал без внимания изящных произведений оной… Мало-помалу усовершенствуясь по сей части, я производил уже практические строения по месту рождения моего в городе Арзамасе и уезде оного. Но чувствуя в полной мере, что принятым мною способом нельзя надлежащим образом достигнуть совершенства во всех частях любимой мной науки, я отправился в С.-Петербург».

Вот и Петербург, Васильевский остров, а вот над Невой и огромное строго-торжественное здание на высоком рустованном цоколе.

Работы арзамасцев высоко оценил профессор академии Иван Акимович Акимов. Это у него в доме прожил два года Александр Васильевич, совершенствуясь в рисунке и живописи. Полный лысоватый Акимов медленно обошел выставленные на мольбертах листы, а потом, резко повернувшись, порадовал громким восхищением:

— Очень хорошо. Дай Бог, хоть бы и у нас в академии так рисовали!

Члены Совета академии, всегда болевшие душой о русском искусстве, решили принять школу Ступина под свое высокое покровительство, сделать ее как бы филиалом академии… Трех воспитанников арзамасского художника наградили серебряными медалями второго достоинства, а Александру Васильевичу, «яко заводителю дела необыкновенного», но также и как искусному педагогу, присвоили звание академика. Хорошо устроилось для арзамасцев и все остальное. Сына художника, Рафаила, приняли в казеннокоштные воспитанники академии. Иван Горбунов стал ее «приходящим» учеником и, как впоследствии вспоминал Ступин, «в скором времени в рисовании и живописи портретной показал неимоверные успехи».

В эти счастливые дни Александра Васильевича принял президент академии граф Александр Сергеевич Строганов.

Уже обо всем осведомленный, с барственной ленцой в голосе президент спросил:

— Как мыслит господин академик устроить судьбу этого мещанина, как его… Ах да, Коринского!

— Профессоров буду просить, ваше сиятельство. Михайла Петрович готов представить на их просвещенный суд свои недавние работы: планы и фасады разных казенных, а также хозяйских строений.

Тут в кабинет Строганова вошел невысокий, еще не старый человек в зеленом мундире академии. Продолговатое худощавое лицо Воронихина с довольно длинным и тонким носом завидно украшали вьющиеся русые волосы и прекрасные глаза с тихой лаской… Граф открыто улыбнулся вошедшему, не забыл улыбнуться и Ступину.

— Проси вот Андрея Никифоровича. Авось, он и составит счастие для твоего соотича.

Александр Васильевич добрые дела на потом не откладывал. Кинулся в приемную, вернулся в кабинет с рулоном толстой бумаги.

Воронихин внимательно рассмотрел работы Коринского и не сдержал себя:

— Весьма похвально для начала! — И, помедлив, добавил: — Ну-с, присылайте ко мне на квартиру вашего земляка. Г-м, фамилия-то у него какая-то архитектурная вроде…

Вот так и вошел в дом знаменитого зодчего безвестный строитель из Арзамаса. Впрочем, на деле-то, все было несколько посложней. В те времена практиковалось и такое, что за определенную плату профессора академии художеств принимали к себе в дом «приходящих» или «сторонних» учеников. Последние наряду с посещением классов академии одновременно имели возможность наблюдать, а затем и разделять труды своих учителей. Такой способ двойного обучения позволял «приходящим» выполнить академическую программу намного скорее, и они раньше других получали желанный художнический аттестат. Михаил Петрович выложил наперед годовую плату. Столоваться — это у Воронихина, а на все остальное ловчись и добывай сам, дорогой арзамасец!

В квартире Андрея Никифоровича, а она располагалась в деревянном флигеле академии по третьей линии Васильевского острова, безраздельно господствовал диктат жены зодчего англичанки мисс Лонд в девичестве. Однако диктат этот в дальнейшем сказался благотворно и на становлении Михаила Петровича как архитектора, да и на всю последующую его деятельность. Жесткий распорядок дня, пунктуальность, серьезное отношение к любым мелочам бытия — все это затем и обусловило большую работоспособность архитектора и его неизменно творческое отношение к своему пожизненному делу.

Легче было Коринскому наедине с Воронихиным. В Андрее Никифоровиче нет-нет, а звучал-таки голос бывшего крепостного, и голос этот хорошо сближал ученика с учителем.

Воронихин родился на Урале в семье крепостного служащего графа А. С. Строганова. Способного к рисованию мальчика барин определил в 1777 году на учебу в Москву, где молодой художник обратил на себя внимание прославленных архитекторов Баженова и Казакова. Далее Андрей Никифорович учился в Петербурге. Затем почти десять лет Воронихин в качестве слуги и компаньона сына Строганова — Павла, провел в Европе, где много работал кистью, изучал архитектуру, математику, механику, естествознание и даже астрономию. Путешествовал также и по России. В 1786 году всесторонне образованный художник обрел наконец вольную. В 1794 году за полотно с изображением картинной галереи графа А. С. Строганова он получил звание академика, а в 1800 году стал преподавать в академии архитектуру. В 1802 году Андрей Никифорович получил профессорское звание.