Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 2

Мы не только не отступаем, напротив лезем в глаза язычникам.

Это слова характеристические. У турок, как и у поляков, рядом с пышными нарядами, можно было видеть лохмотья. В 1621 году, английский посланник в Царьграде уведомлял лорда адмирала, что султан Осман прибыл из-под Хотина в Царьград «ободранный как простой воин».

Рукоп. Императ. Публ. Библ. польс. отд. IV, № 71, л. 6.

Это делал даже хан крымский. В посольском дневнике Лаврина Писочинского, 1601 года, читаем: «Wszedszy w komorę, poseł ukłonił się pppolsku, a potym witał według obyczaiu: klęknął na prawą nogę i ramienia prawego nastawił, na którym Сзг rękę położył.— Car, zwykłem obyczaiem wstał na nogi i ręce dopiersi pozyłozył, pytaiąc się o zdowiu Króla J. Mci». (Там же, л. 47).

Одним из новейших порицателей казаков украинских был покойный редактор знаменитой в своё время (и соответственно вредной для русской интеллигенции) «Библиотеки для Чтения», пан Сенковский. В своей книге «Collectanea z. Dziejopisów Tureckich», он отрицал даже факт, что казаки тревожили султана в самой столице его. Почтенный издатель сборника исторических сведений о старой Польше («Zbiór Pamięgników о dawnśy Polscze»), Немцевич, в примечании к одному документу (t. V, str. 428), указывает на отрицания Сенковского с пренебрежением. При всей своей учёности, покойный пан Сенковской был, в некоторых случаях, так недобросовестен, как способен быть только самый грубый невежда. Впрочем, русская наука не только во времена Сенковского, но и в наше время, говоря о ней вообще, обращается к моллюскам, инфузориям или морским громадным чудищам с б ольшим вниманием, нежели к казакам или к украинскому слову, точно как будто эти явления не принадлежат к жизни, не выработаны ей, и как будто игнорируя их, можно изменить в них хоть одну черту.

Он очень красноречив.

Рукоп. Императ. Публ. Библ. польск. Л. F, отд. IV, № 99, л. 83.

По объявлению самого короля, эти жертвы не удовлетворили требованиям жолнёров. Он писал: «Seim dealarował, patząc na relatie Woiennych vrzędnikow, Patrząc na Computy Skarbowe, ze woisku stołecznemu milion ydwanroc sto tysięcy dać się ma, a oni tyle drugie zasługi swei r-achuią. Seim Pułkowi niebosczyka Pana Sapiehi naznaczył coś nad cztery kroć sto Tysięcy, a oni dziewięć kroć sto tysięcy у kilkadziesiąt Tysięcy praetensiami swemi porachowali». (Рукоп. Императ. Публ. Библ. разнояз. Л. Q. отд. IV, № 8. на обороте 39 листка.

Всё это переговорное дело заимствовано из сборника Несецкого, но я не цитирую источников общеизвестных.

Изложенные ниже договоры с казаками покажут, что под именем хлопов разумелись здесь не крестьяне панского и старостинского присуду (те служили без найма), а городские вольные люди. Историки наши пропустили всё это без внимания, и положение вещей при Хмельницком распространяют на все периоды казачества.

Здесь заслуживает внимания то обстоятельство, что старшине не полагается высшего оклада против рядовых, как и во всех документальных известиях. См. примеч. к стр. 74.

См. том I, стр. 68.

См. том I, стр. 118.

См. выше, стр. 145.

«Mozę się komu zdać ich słuszne desiderium, ze chcieli znosić narodowi naszemu nieprzyiaznego Hospodara, ze chcieli vindicowac naruszoney sławy, ale у privata authoritate czynić się niegodzieło. A wszak non sunt facienda mała vt eueniat bona, więc у kozactwa samego swawola in tantum excreuit, ze codzień wyglądać trzeba albo na nich samych cudzego, albo od nich wnętrznego niebes-pieczenstwa. Wynieśli wliczbie Woyska 30 Tycięcy, poszli iedni czółnami na czarne Morze, drudzy wielką у potężną wyprawą burzyć Oczakow. Cokolwiek zrobią, lubo z zyskiem, lubo z szkoda swoia, na karb to nasz у trudności przy-dzie, pełno wsiedy nierządu у swawoley». (Рукоп. Императ. Публ. Библ., польск. Л. F, отд. IV, № 99, л. 81).

Эта черта деятельности Сагайдачного нашла отголосок даже в безобразных стихотворениях тогдашних бурсаков, «спудеев» киево-братской школы:

Раненные смертельно быки в кровавой испанской забаве возвращаются умереть на то место арены, с которого началась жестокосердая гонитва за ними.

На новейшем гербе под «малёванным запорожцем» представлен бегущий конь, что в надписи объясняется так:

Это — также клеймо времени, и весьма красноречивое. Как пришли казаки ко своим и свои их не прияша, так и сошли они со сцены, никем не признанные и не оплаканные. Русская Клио плакала меньше всех об участи бесславных творцов русского могущества. Одна только простодушная муза украинской поэзии стонет и плачет о них до сих пор в своих песнях, дожидаясь композитора, который бы увековечил этот плач для чужих национальностей.

После каждой войны, у польско-русской шляхты переменялась мода: иногда они возвращались в семейные круги одетыми, как шведы, иногда — как москали, иногда — как турки и татары. У казаков франтовство допускалось только в надеваньи на себя одежды с убитого неприятеля. Об этом часто поётся в думах.

Если народный гений южнорусский так отчаянно и почти безнадёжно боролся с враждебными элементами за гражданские права народные, то не менее безнадёжно было его положение и в борьбе с подавляющими началами за драгоценнейшее достояние народа — слово. Академические стихи Саковича показывают, как низко польская наука, воспитывавшая русских писателей, низвела слово, которое так роскошно сияет природной красотой, хоть бы, например, в думах, приложенных к І-му тому этой книги. Сакович, по образованности и уму, далеко уступал автору «Апокрисиса», между тем трудно решить, которое стихотворение безобразнее: то ли, которым он почтил память лучшего из украинских гетманов, или то, которое предпослал своему глубокомысленному труду Христофор Филялет, как назвал себя автор «Апокрисиса». Вот оно, это отчаянно-уродливое стихотворение, достойное хранения, как штемпель тогдашней академичности: