Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Примечательно также, что в документе нет никаких упоминаний и о планах, разрабатывавшихся на всем протяжении 1740-х в Адмиралтействе (в том числе, и с собственным участием Римского-Корсакова): данный проект адмирал пишет от себя лично. Это не бумага, поданная по нормальным служебным каналам, как следовало бы: если предложения Адмиралтейства носили коллективный, обезличенный характер и направлялись по инстанции в Сенат, то преамбула проекта Римского-Корсакова имеет форму личного обращения к монарху от ревнующего об интересах службы подданного. Реализация проекта связывается именно с фигурой его автора: хотя Римский-Корсаков и не просит прямо о назначении начальником нового корпуса, это очевидно подразумевается. Адмирал берется «чрез три года иметь в корпусе в теории достойных офицеров» и просит полной свободы в укомплектовании штата предлагаемого учреждения: «токмо чтобы во избрании к тому корпусу как офицеров, так и протчих чинов людей было мне дано на волю». Разумеется, находим мы здесь и отсылку к памяти Петра I и его усилиям по созданию русского флота, а сама Елизавета представляется как достойная наследница своего отца.

Помог ли этот проект карьере Римского-Корсакова, неясно. Елизавета, похоже, была недовольна его действиями в кампанию 1751 года, и после окончания навигации его перевели из Адмиралтейств-коллегии в Кронштадт 722. Соблазнительно предположить, что в условиях этой полуопалы само обращение к монарху с подобным образовательным проектом могло рассматриваться Римским-Корсаковым как удобный повод привлечь внимание императрицы к своей персоне и продемонстрировать свое служебное рвение. И в самом деле, хотя предложение его так и осталось без движения и содержательно никак не повлияло на облик Морского кадетского корпуса, уже на следующий год Римский-Корсаков был возвращен в состав Адмиралтейств-коллегии и пользовался милостью Елизаветы, сопровождая ее в Петергоф и в других поездках.

Решение Елизаветы после длительных проволочек одобрить наконец создание Морского кадетского корпуса отражало, конечно, и лоббистские усилия ее сановников, и перипетии фракционной борьбы внутри Адмиралтейства. Примечательно, однако, что русские адмиралы добивались реформирования Морской академии как раз в то же самое время, когда Пари-Дюверне в Париже работал над созданием École Militaire . Трудно представить, что его инициатива, учитывая то огромное символическое значение, которое ей придавал сам король Франции, могла остаться незамеченной в Санкт-Петербурге. Правда, с середины 1740-х годов отношения между Россией и Францией переживали не лучшие времена, и Елизавета и Людовик даже отозвали своих послов из столиц друг друга. К концу десятилетия, однако, Елизавета осторожно прощупывала почву для восстановления отношений, и в 1750 году в Париж был отправлен эмиссар, сотрудник российского посольства в Гааге князь Александр Михайлович Голицын. Голицыну велено было выехать во французскую столицу в качестве частного лица, наблюдать за политическими течениями при дворе Людовика XV и, по возможности, войти в неофициальные контакты с французскими министрами. Пари-Дюверне готовил текст королевского эдикта о создании École Militaire осенью 1750 года (он был обнародован в следующем январе), и ровно в эти же самые месяцы, с ноября 1750 по май 1751 года, Голицын находился в Париже, периодически направляя оттуда в Санкт-Петербург донесения об увиденном. Этот молодой дипломат был не кем иным, как родным сыном князя М. М. Голицына, нового главы Адмиралтейства. 723

Надо сказать, что прямых упоминаний создаваемой во Франции военной школы в официальных донесениях молодого Голицына нам найти не удалось 724. Это, конечно, не исключает возможности того, что он сообщал о ней в своей переписке с отцом и что Голицын-отец или другие адмиралы использовали эти новости как дополнительный аргумент, чтобы убедить Елизавету в необходимости реформировать Морскую академию. В любом случае, создание École Militaire широко освещалось во французской и европейской прессе, которую, конечно, читали в Санкт-Петербурге. Если же взглянуть шире, то окажется, что за французской инициативой последовала целая волна открытий новых военных школ по всей Европе. École Militaire была основана в январе 1751 года, а уже в декабре того же года Мария Терезия открыла собственную военную академию в Винер-Нойштадте. В июле 1752 года во французском Бресте открылась Морская академия ( Academie de Marine ; это учреждение, правда, было нацелено на развитие гидрографических наук, а не на преподавание), а в декабре 1752 года Елизаветой наконец было принято решение о создании Морского кадетского корпуса в России 725. Прямо или косвенно, все эти инициативы задавали контекст для дальнейшего образовательного прожектерства.

На начало 1750-х годов пришлась также перекройка европейской карты дипломатических отношений, вылившаяся, в том числе, и в формирование франко-русско-габсбургского альянса. В российской политике это означало усиление «французской партии», группировки амбициозных придворных, которые, с одной стороны, рвались на первые роли в правительстве, что предполагало смещение традиционно занимавшего враждебную по отношению к Франции позицию канцлера Бестужева-Рюмина, а с другой, зачастую ориентировались на Францию и в культурном отношении 726. Взять верх им удалось к середине 1750-х, когда Россия вступила в Семилетнюю войну на одной стороне с Францией. Среди ключевых деятелей этой «революции» были братья Шуваловы, в первую очередь граф Петр Иванович Шувалов и его юный кузен Иван Иванович Шувалов (1727–1797), сменивший где-то около 1749 года Разумовского в качестве официального фаворита императрицы 727. С одной стороны, большинство образовательных проектов 1750-х, включая попытки П. И. Шувалова реформировать артиллерийские и инженерные школы, так или иначе отражали эти перемены в придворных конъюнктурах. С другой, самое первое его предложение по вопросам образования было составлено графом Петром в 1753 году, менее чем через год после создания Морского кадетского корпуса, и содержало прямую ссылку на это училище.

Граф Петр Иванович Шувалов (1710–1762), ведущий придворный и правительственный деятель 1750-х годов, представлял собой едва ли не самый яркий образчик вельможного прожектера XVIII века, «человек замыслов великих и предприимчивый», как его характеризует в своих записках майор Данилов 728. Его отец Иван Максимович Шувалов, выходец из небогатого провинциального дворянства, дослужился при Петре I до бригадирского ранга, а позднее и до генерал-майорского, окончив свои дни комендантом крепости Св. Анны на Дону – возможно, это не слишком завидное назначение стало результатом его причастности к политическому кризису 1730 года. В царствование Петра I, однако, Шувалов-старший имел хорошие связи при дворе, так что его сыновья Петр и Александр начали свою службу пажами при императрице Екатерине, а затем при герцоге Гольштейн-Готторпском, супруге цесаревны Анны Петровны. После смерти последней в 1728 году они вернулись в Россию, и Петр даже подавал прошение о разрешении отправиться на учебу за границу. В 1730-х братья состояли камер-юнкерами при дворе цесаревны Елизаветы. Как потенциальный претендент на престол она находилась во время правления Анны Иоанновны под постоянным подозрением, и ее двор был весьма невелик – всего лишь два камергера и семь камер-юнкеров. Служба здесь была своего рода ссылкой, и придворные полуопальной цесаревны составляли сплоченный кружок, объединенный тесными личными отношениями со своей госпожой. Подобно другим ключевым придворным Елизаветы, Шуваловы приняли активнейшее участие в перевороте 1741 года и впоследствии были вознаграждены сторицей.