Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Когда Петр Федорович взошел на престол как Петр III, главным командиром корпуса вместо себя он назначил И. И. Шувалова. Если раньше Шувалов как фаворит императрицы играл роль патрона по отношению к учебным заведениям, то теперь ему было поручено непосредственное руководство воинской частью под присмотром монарха, который сам был энтузиастом военного дела. Двусмысленность этого назначения подчеркивается в письме Шувалову от его приятеля, графа Ивана Чернышева. С одной стороны, пишет Чернышев, «милость эта тем значительнее, что он уступил вам место, самим им с таким удовольствием занимаемое». С другой, в результате этого назначения Шувалов, человек сугубо гражданский, оказывается в крайне некомфортном положении: «Но простите любезный друг, я все смеюсь, лишь только представляю вас в штиблетах, как вы ходите командовать всем корпусом и громче всех кричите „На караул!“» Что же делать Шувалову в той ситуации? Разумеется, инициировать реформы. «Надо бы непременно соединить все кадетские корпуса, и улучшить елико возможно, корпус Морской», – советовал Чернышев в письме из Вены в середине марта 780. И действительно, уже в апреле Петр III подписал указ, согласно которому все военные училища для дворянства – Сухопутный шляхетный кадетский корпус, Морской кадетский корпус и Объединенная Артиллерийская и Инженерная школа – сливались в единый кадетский корпус под командой Шувалова 781. Примерно в это же время Шувалов пытался добиться от Петра III и утверждения наконец-то разработанного регламента для Московского университета 782.

Этого, однако, не произошло, и реформа кадетского корпуса оказалась столь же недолговечной, как и само царствование Петра; после его свержения Екатерина II отменила запланированное слияние. Вместо этого вторую жизнь обрела идея создания Артиллерийского и Инженерного кадетского корпуса: если П. И. Шувалову так и не удалось в свое время добиться ее реализации, то теперь ее подхватил новый генерал-фельдцейхмейстер А. Н. Вильбуа. В 1740-х годах Вильбуа состоял при «молодом дворе» и попал в полуопалу за свою близость к великокняжеской чете. Теперь он был одним из заговорщиков, которые возвели Екатерину на престол. К осени 1762 года предложение о создании нового корпуса было утверждено; одновременно Сухопутный кадетский корпус был расширен до 600 человек, а его бюджет вырос до 126 500 рублей в год 783.

Год спустя Иван Шувалов был смещен со своего поста, и в итоге роль патрона Кадетского корпуса взяла на себя сама Екатерина II. В ее царствование это учебное заведение превратилось в площадку для радикальных педагогических экспериментов, затеянных Иваном Ивановичем Бецким (1704–1795) 784. Побочный сын князя Трубецкого, он получил превосходное образование и воспитание, включая, по некоторым, не вполне подтвержденным сведениям, и обучение в Копенгагене и Париже. Помимо этого, однако, никаких военных или административных заслуг у него не было: по словам современника, Бецкой был «воспитан с преизрядным учением и дошел, по знатности отца своего, не имея в службе никаких знатных оказий, до немалого чина генерал-майора» 785. Ему довелось, однако, служить в 1740-х годах при «молодом дворе», откуда он был вычищен вместе с Вильбуа и другими за слишком тесные отношения с Петром и Екатериной 786. После своего возвращения ко двору в 1762 году, Бецкой развернул бурную деятельность: в составленных им многочисленных предложениях не только описывается организационная структура конкретных заведений, но и излагаются общие принципы воспитания подданных империи; черновики этих предложений, к сожалению, не сохранились, так что остается неясным, в какой степени императрица участвовала, и участвовала ли вообще, в их разработке. Обновленные в соответствии с этими принципами школы должны были быть нацелены на создание «новой породы» людей с помощью обширного набора дисциплинарных инструментов, включая изоляцию учеников от окружающего мира и подробнейшее регулирование их повседневной жизни и повседневного взаимодействия с наставниками. Настолько полным должен был быть разрыв с практиками предшествующей эры, что прием новых учеников в корпус решено было прервать на несколько лет, до тех пор, пока не будут выпущены все ученики, принятые и обучавшиеся в рамках миниховских регламентов, чтобы старые кадеты, не дай бог, не оказали дурного влияния на вновь зачисляемых. Бецкой лично занимался реализацией этих проектов, взяв на себя руководство Сухопутным шляхетным кадетским корпусом, а также создаваемыми им новыми заведениями, такими как Воспитательный дом в Москве и Смольный институт в Санкт-Петербурге. Эти эксперименты составили новую эпоху в русской педагогике и, по словам Дэвида Рансела, в «институционализации Просвещения в России» 787.

Возможно, однако, и иное прочтение этих экспериментов. Если сама Екатерина II интерпретировала назначение своего покойного супруга главным начальником Кадетского корпуса как часть политической интриги, то и ее современники готовы были рассматривать ее собственное сотрудничество с Бецким в аналогичном свете. По мнению князя М. М. Щербатова, Бецкой, «человек малого разума, но довольно пронырлив», использовал эти реформы, чтобы сыграть на тщеславии и «славолюбии» Екатерины II. Как писал Щербатов,

Бецкой, хотя и показывал вид, что все для славы императрицыной делает, но не токмо во всех проектах его, на разных языках напечатанных, имя его, яко первого основателя является, но ниже сего оставил монархине и той власти, чтобы избрать правителей сих мест, а сам повсюду начальником и деспотом был до падения его кредиту. Дабы закрыть сие, все способы были им употреблены ей льстить: повсюду похвалы гремели ей; в речах, в сочинения и даже в балетах представленных на театре 788.

Разумеется, Щербатов в высшей степени пристрастен в своих оценках: намерения Екатерины и Бецкого облагодетельствовать и привести в «совершенство» империю и ее подданных с помощью педагогических экспериментов не могли не вызывать у него ничего, кроме глубокого скепсиса. Мы, однако, не обязаны принимать ту ли иную сторону в этом заочном споре, выбирать между пессимистическим взглядом Щербатова, описывающего эти эксперименты исключительно сквозь призму придворной политики, и более идеалистическими прочтениями образовательного прожектерства императрицы и ее советника. В конце концов, эти прочтения вовсе не обязательно являются взаимоисключающими. Наоборот, как показывают разбираемые в этой книге эпизоды, они неизбежно дополняют друг друга.

Если бы нам нужно было выбрать какую-то одну институцию, наиболее ярко воплотившую в себе классическую имперскую модерность XIX века, то европейские академии генштаба были бы, пожалуй, вполне подходящей кандидатурой. Сочетавшие в себе – по крайней мере, на риторическом уровне – милитаризм и рациональность, бюрократию и маскулинность, эти учебные заведения должны были поставлять государству эффективных исполнителей, способных «научно» планировать, а затем реализовывать кровопролитие и колониальную эксплуатацию новыми промышленными методами и в промышленных масштабах. Российская академия Генерального штаба была достойным представителем этого вида, ярким воплощением государственности и государственничества. Начиная с 1855 года она гордо носила имя «Николаевской», в честь Николая I, который подписал в 1832 году указ о ее создании и сам олицетворял собой этатизм, безоговорочную преданность службе и бескомпромиссную дисциплину, торжество милитаризма и бюрократизма.