Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Но роман «Гарри Поттер и Дары Смерти» несет в себе и одну не очень-то благую весть, одно очень печальное знание о человеке.

Настоящие исследователи книги, серьезно к ней подходящие, серьезно анализирующие образную систему, указывают на особую значимость одного обстоятельства – на крестражи. Вот эти Horcrux , которые удачно переведены как «крестражи», знаменуют собою еще одну ступень сложности, еще одно разделение. И это разделение меня не радует совсем. Проблема в том, что каждый из нас – крестраж зла, что и Гарри Поттер несет в себе частицу Волан-де-Морта – Тома Реддла. С другой стороны, если бы не воздействовал на него так сильно дневник Реддла в свое время, если бы Гарри не находил так много сходства с ним, если бы не понимал змеиного языка, это не был бы Гарри Поттер.

Для Гарри Поттера самым большим потрясением было то, что он крестраж. Гарри ищет крестражи, а находит себя. Вот это самое страшное. Мы все крестражи Волан-де-Морта, и это не гениальное шварцевское прозрение о том, что придется убить дракона в каждом. Штука в том, что этот дракон неубиваем.

Над человеческой природой изначально лежит клеймо – клеймо первородного греха. Человеческая природа готова к фашизму, человеческая природа послушна фашизму, она ловится на его идеи. И у Гарри Поттера бывают моменты, когда он готов понять Волан-де-Морта, когда он входит в его голову, когда он понимает его чувства. И если бы у него при всех его вхождениях шрам не болел так сильно, может, Гарри бы находил в этом своеобразное удовольствие. Потому что, во-первых, взаимопроникновение умов всегда приятно; во-вторых, соблазн величия Волан-де-Морта как-то внятен и Поттеру. Именно об этом говорит Дамблдор, когда отвечает на вопрос Волан-де-Морта: «Ты не собираешься убивать меня, Дамблдор? <���…> Считаешь себя выше такой жестокости?» И Дамблдор произносит лучшую фразу в романе: «Твоя неспособность понять, что в мире есть вещи, которые гораздо хуже смерти, всегда была твоей главной слабостью». Замечательная фраза, которая в устах бога звучит более чем убедительно. Действительно, есть вещи хуже смерти. «Мы оба знаем, что есть другие способы погубить человека, – говорит Дамблдор. – Я не получил бы удовлетворения, попросту отняв у тебя жизнь…»

Очень многие делают попытку такой евангельской перцепции Гарри Поттера. Андрей Кураев написал об этом статью «“Гарри Поттер”: попытка не испугаться», Ольга Чигиринская – статью «В защиту Гарри Поттера», в сети один автор анонимный пишет, что Дамблдор своей фразой хочет сказать, что смерти Волана-де-Морта ему недостаточно, он ждет его покаяния. Это глубоко христианский взгляд, но Дамблдор не так глуп, чтобы ждать покаяния от Волан-де-Морта. И кстати говоря, всепрощение – не главная христианская добродетель. Тем, кто считает, что «Гарри Поттер» – антихристианская литература, хочется сказать: посмотрим на тебя, когда твою мать убьют, а на тебе шрам нарисуют, как на твоих глазах людей мучают да накладывают на них разнообразные «империо», и этот «империо», эта имперская идея, превращает 84 процента населения бог знает во что. Посмотрим после этого на твое всепрощение.

В этом-то вся и прелесть, прелесть в хорошем смысле, а не в смысле прельщения, что «Гарри Поттер», как всякая серьезная книга, меняет к худшему наше представление о человеческой природе. Слабость Волан-де-Морта, безусловно, в том, что он не понимает наличия вещей, которые хуже смерти. Да, конечно, любовь, «пресловутая любовь», как говорит Волан-де-Морт, сильнее смерти. Но, может быть, она сильнее смерти только потому, что проходит через ужасное горнило – через горнило нечеловеческих страданий, через постоянную борьбу с Волан-де-Мортом внутри себя, и, убивая этого крестража, мы убиваем себя.

Кстати, это самая сильная часть романа «Гарри Поттер и Дары Смерти». Мы знаем, что Гарри Поттер умрет и воскреснет, потому что смерть и воскресение – это вечный прообраз этих сюжетов, о чем мы говорили. Даже Гамлет воскресает – опустится занавес, актер встанет, пойдет в гримерную и будет размываться. Символ воскресения Гамлета в том, что он персонаж театральный. Но помимо знания о воскресении, самая глубокая сцена в романе – когда Дамблдор в каком-то пространстве, напоминающем вокзал Кингс-Кросс, разговаривает с Гарри Поттером, а за спинами их стонет, умирает маленькое существо, и Гарри Поттер не чувствует к нему ничего, кроме брезгливости. Это душа, это часть души Волан-де-Морта, седьмая и главная, погибает за его спиной. Вот это рыдающее в нас жалкое зло, о котором мы сокрушаемся, но которое мы лелеем, – это тонкая, сложная эмоция, это непобедимо, с этим ничего сделать нельзя, раз уж ты хоркрукс, раз уж ты крестраж. И вот это – то новое знание, которое добавил Поттер, добавила Роулинг к нашему знанию о человеке. Мы знаем, что в человеке есть животное, мы знаем, что в человеке есть бог, что в человеке есть ангел, демон, производительная сила, потребитель еды – разные есть у нас концепции человека. А Роулинг говорит нам о том, что человек есть хоркрукс, который хранит в себе и патронус от родителей, и дементоров, окружающих его на всем протяжении жизни, – хранит в себе зло, и ничего с этим поделать нельзя.

И есть еще одна очень важная мысль, которую Роулинг всячески до нас доносит. Это мысль о том, что смерти нет и что об этом надо помнить постоянно. Смерти нет не потому, что Роулинг еще до YouTube изобрела шевелящиеся картинки и говорящие портреты; дело не в электронном бессмертии, которое остается. Человек бессмертен в книгах Роулинг прежде всего потому, что смерть – это всегда необходимый шаг на дальнейшем пути. Смерть – это один из эпизодов развития. Пока не умрешь, ничего не поймешь.

Понимаю, это не утешает абсолютно. Но это очень утешает в контексте романа. Потому что книга настолько хорошо написана, настолько симфонична, настолько убедительна и победительна, что момент смерти превращается в момент абсолютного праздника. И лучший опять же кусок – на последних страницах. Помните, когда Гарри Поттер, сопровождаемый всеми любимыми – отцом, матерью, Сириусом, Люпином, – идет на встречу с Волан-де-Мортом, идет умирать, как уверен, и спрашивает: «Это больно?» «Умирать? Нет, нисколько, – ответил Сириус. – Быстрее и легче, чем засыпа́ть».

Мысль о том, что никакой смерти нет, как никогда близка русской литературе. Этот действительно ужасный когнитивный диссонанс описан у Владимира Набокова в рассказе «Ultima Thule» ; «голос смерти» – «арзамасский ужас» – описал Лев Толстой в «Записках сумасшедшего». Сознание не мирится с мыслью о смерти – она есть, а ее не должно быть. Ну так ее и нет. Либо есть сознание, которое не умирает, либо есть смерть, которую сознание не вмещает. Нельзя представить, чтобы мысль прекратилась, чтобы жизнь духа прекратилась. Так и не надо этого представлять.