Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Слова Христа «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:43) не то чтобы стерлись от повторений, но слишком уж большой соблазн был представить их как метафору. Однако материалистический век, когда христианство травили кислотой чистого разума, прошел, и нужно восстановить связь времен, надо написать еще одну классическую книгу, просто чтобы сказать: «Ребята, все по-прежнему: Маркс Марксом, Дарвин Дарвином, Гитлер Гитлером, а никакой смерти нет – это продолжение наших с вами приключений». Это глубоко русская мысль.

И напоследок – пара слов про русский сюжет «Гарри Поттера».

Обидно, конечно, что Игорь Каркаров – болгарин. Ясно же, что по всему директор Дурмстранга должен быть русским: мы, разумеется, играем в жизни мира главную роль. Приятно, что Антонин Долохов, соратник Темного лорда, – русский, потому что в романе Толстого «Война и мир» Долохов и наш главный Пожиратель Смерти; приятно и то, что Роулинг читала Толстого. Но особенно приятно, что она это все про нас написала.

Вот Долорес Амбридж, помощник министра магии, – классическая, как заметила Лена Жарова, комсомольская руководительница. Не могу сказать, что Амбридж похожа на Валентину Ивановну Матвиенко, но стиль общения с преподавателями Хогвартса, определенные жесты, улыбка… Особенно улыбка, с которой она отказывается обучать учеников Хогвартса практическим навыкам защиты от темных искусств. Формально – потому что сперва надо изучить теорию, а на самом деле потому, что она рождена пропагандировать темное искусство, она и есть главный агент темных искусств.

У нас уже появились свои те-кого-нельзя-называть, свои дементоры, свои беллатрисы, и прочие, и прочие. Они совершенно четко реализуют свою программу, и все, казалось бы, на их стороне. Но, как показывает нам опыт Гарри Поттера, роковой перелом происходит именно тогда, когда на корабле все на одной стороне, потому что под их тяжестью этот корабль переворачивается.

Как же нам себя в это время вести? А вести себя надо как Гарри Поттер.

Что такое Христос? Это свобода. Что такое Гамлет? Это рефлексия. Что такое Гарри Поттер? Это человеческая слабость, смертная человеческая слабость, которая и есть наша главная сила. Мы медлим, прежде чем убить Питера Петтигрю, и за это Петтигрю медлит, прежде чем убить нас, и гибнет от собственной Серебряной Руки. Мы стараемся не говорить «Авада Кедавра», мы говорим что-нибудь помягче. Мы не очень любим убивать, мы любим родителей, мы любим Джинни Уизли (хотя китаянка Чжоу Чанг гораздо красивее и в экономическом смысле перспективнее, но мы любим то, что любим). И мы очкарики, и очкарики, конечно, всегда всех побеждают.

Сегодня нам надо читать и перечитывать «Гарри Поттера» потому, что, когда дойдет до дела, с нами будет не только Отряд Дамблдора – на нашей стороне будут все горгульи, все великаны, все лестницы. И главное, что надо помнить: «В Хогвартсе тот, кто просит помощи, всегда ее получает».

Всякий раз, когда мы говорим о Мопассане, непременно возникает чувство какой-то двусмысленности. Для большинства читателей Мопассан ассоциируется с темой любви, с темой чего-то неприличного, запретного. Мопассана старательно прячут от детей. Мое преимущество было в том, что мне его, наоборот, лет с одиннадцати подкладывали, ореола запретности вокруг него для меня не было. Но вот в чем парадокс. Мопассан далеко не исчерпывается комическими новеллами про адюльтер, трагикомически-издевательскими новеллами про нормандских крестьян, философскими размышлениями о путешествиях – травелогами вроде «На воде» (1888). О чем бы Мопассан ни говорил, за его прозой стоит нечто гораздо большее, гораздо более значительное. Точно так же как когда Чехов рассказывает нам о неловких и по большей части малосимпатичных интеллигентах своего времени, он хочет сказать нам о чем-то большем. Словно какой-то мощный источник света стоит возле этих жалких и смешных людей, какая-то огромная вертикаль размещена рядом. В этом причина и близости писательской манеры Чехова и Мопассана, и некоторого взаимного отталкивания: Мопассан Чехову был бесконечно интересен и при этом активно неприятен по большей части.

Сходство их и родство заключается еще и в том, что истинная тема их творчества от нас всегда полускрыта, больше того, никогда не обозначена. Чехов – певец конца русского мира, за которым должно настать что-то прекрасное, певец ожидания утопии: вот когда-нибудь настанет прекрасная жизнь, которая отменит жалкие страдания чеховских героев. А вот какова главная мопассановская тема, которая не дает ему остаться в нашем сознании только певцом любовных смешных неприятностей?

Мопассан начал писать довольно поздно. Вернее, писать он начал рано, но писал очень плохо примерно до тридцати лет. Пока в тридцать один год он не напечатал в альманахе «Меданские вечера» повесть «Пышка», никто его всерьез не принимал. Потом сборник новелл-очерков «Воскресные прогулки парижского буржуа» того же 1880 года заставил о нем заговорить. Но из раннего Мопассана до нас почти ничего не дошло, кроме отдельных упоминаний в письмах, трех десятков стихов, довольно посредственных, и повести «Доктор Ираклий Глосс», многословной, неостроумной и несколько хамской. Посвящена она проблеме переселения душ, которая с самого начала Мопассана очень интересовала, так что, пожалуй, религиозная тема у Мопассана есть. Но мне еще не удавалось найти писателя, который бы искренне не принимал Бога, который бы дурно относился к Христу. Даже Ницше про него хорошо сказал. И Пастернак думал, что борется с Христом, а всего лишь подходил к нему с другой стороны и не дошел совсем чуть-чуть.

И темы греховности любви я у Мопассана не вижу; наоборот, любовь у него – грех простительный, уж если на то пошло. У Мопассана, как у Алексея Балабанова: один роман для публики, один для себя. Для публики написан «Милый друг» (1885), для себя – «Пьер и Жан» (1888). Для себя написана «Сильна как смерть» (1889), а для публики – «Наше сердце» (1890). Если в романе «Сильна как смерть» доказывается, что любовь есть одна из приятных разновидностей смерти, то в «Нашем сердце» доказывается всего лишь, что любить надо двух женщин: когда у одной плохое настроение, с другой можно утешиться. Я же думаю, Мопассан понимал любовь как единственный способ приблизиться как-то к Богу. Василий Васильевич Розанов говорил, что человек во время любви или животное, или Бог. Так вот, мнение, что Мопассана в жизни больше всего интересовал секс, – это заблуждение очень распространенное и очень от истины далекое.

С темой безумия тоже сложно. Само безумие Мопассана началось в 1891 году, до этого у него были произведения, только навеянные страхом безумия, как, например, рассказ «Рука» (1883), или «Волосы» (1884), или «Ночь» (1887), когда герой бродит по Парижу и понимает, что город вымер, или рассказ «Кто знает?» (1890). Но это, скорее, из области обычных кошмаров впечатлительного человека.