Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Должен сразу сказать, что я этот роман не люблю, во-первых, и добавить, что он плохой, во-вторых. То есть не люблю заслуженно. Дело в том, что модернистский роман – а «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны», безусловно, модернистский роман, – пишется совершенно не для того, чтобы его читали.

Существует своего рода contemporary art (актуальное искусство) в прозе и литературная школа, где концепция романа, его последователи, версии, пародии, перепевы, культ романа важнее, чем сам текст, и до известной степени отменяют этот текст. Это может произойти с великолепным романом, таким, например, как «Улисс» Джойса – романом в некоторых отношениях эталонным, из которого все тем не менее помнят только, что Бык Маллиган был жирен и сановит, а Блум любил жареные почки. Так может произойти с неровным и не очень читабельным романом, как, например, «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, из которого все помнят, что главный герой ел размоченное в липовом чае печенье и это вызывало у него в памяти всю жизнь. Это может касаться неровного, но гениального романа, как, например, «Волшебная гора» Томаса Манна; может касаться и творчества Франца Кафки, из которого прочитывают в основном притчу «Превращение», – найти человека, который бы с начала до как бы отсутствующего конца читал «Замок», среди сегодняшних читателей и даже писателей очень трудно. Наконец, это касается «Швейка» – романа, который принято хвалить, имя героя которого стало нарицательным, но при всем том вряд ли найдется сегодня человек, который бы читал «Швейка» для удовольствия. Чтение «Швейка» – занятие не для слабонервных, разве что советский военнослужащий мог его прочесть, просто чтобы убедиться, что абсурдна не только советская армия. Но в целом литературные достоинства «Швейка» стремятся к нулю. Иными словами, главное достоинство книги – это полное отсутствие достоинств.

Иными словами, «Швейк» абсолютно конгениален и даже, я бы сказал, имманентен той действительности, которую он описывает. Он так же скучен, грязен, не смешон, как армейский анекдот, как армейская служба, как солдатский сон, как солдатское одеяло, и выстроен он из того же материала, из которого построен солдатский быт, – то есть из перловой каши и дерьма. Дерьма там страшное количество, и нет страницы в этом романе, буквально нет, на которой бы так или иначе не фигурировала бы задница. Слово и само по себе смешное, а кроме того, задница как бы являет собой идеальное сочетание некоторой женственности, которая всегда есть в армейской службе (туповатая покорность, высокий голос солиста армейского ансамбля, дамственность, свойственная денщикам, гомосексуализм, присущий армейскому быту), – и одновременно мужественности, потому что у задницы ровно столько ума, чтобы быть абсолютно непрошибаемым патриотом. Герои «Швейка» постоянно играют в «мясо», то есть щелкают друг друга по мясистым частям, все время обещают надрать, начистить задницу, и, конечно, с героями то и дело случаются затруднения вроде запора и поноса на фоне несвежей пищи. Все помнят несчастного капрала Матейку, который в дороге обожрался, пришлось «положить ему поперек живота доску и прыгать на ней, как это делают, когда уминают капусту», и тут, с торжеством замечает рассказчик, «из него поперло и сверху, и снизу» [78] Перевод П. Богатырева. . Это представляется особенным счастьем. Все анекдоты на тему задницы, которые можно рассказать, в «Швейке» присутствуют.

Кроме того, «Швейк» абсолютно точно воспроизводит – не описывает, что ценно, а именно воспроизводит – ту бесконечную унылость армейского быта, которую не спасешь никаким абсурдом. Конечно, абсурдна ситуация, когда штаб в полном составе попадает в плен и армия остается без начальства, когда Швейка постоянно арестовывают по подозрению в шпионаже, когда абсолютно штатских людей в результате тотальной мобилизации призывают в армию, а они ни сном ни духом, не знают даже, как стрелять и зачем стрелять. То есть абсурд, безусловно, присутствует, но этот абсурд так же тягомотен, зануден и не смешон, как и бесконечные байки Швейка. Если брать театральные аналоги, то наиболее точным аналогом этого армейского быта был, наверное, спектакль режиссера Льва Додина «Gaudeamus» по мотивам повести Сергея Каледина «Стройбат», когда на протяжении трех минут повторялось выражение «рвотные и каловые массы». Первые три раза было смешно, потом скучно, а последние три раза смешно уже гомерически, уже до такой степени, что удержаться невозможно, – просто потому, что некоторое количество абсурда переходит в качество и заставляет человека оценить стилистику армейского устава в целом. Это псевдонаучность, это тарабарщина, это абсолютное пустозвонство, и если действительно говорят, что уставы пишутся кровью, то ничто лучше не иллюстрирует бессмысленность любого кровопролития.

Конечно, в основе своей «Швейк» – роман антивоенный. Но если вдуматься, то все, что происходит в нем, лишь метафора жизни как таковой. Умирающая империя, в которой, как в любой умирающей империи, постоянно идут разговоры о величии, о внешнем враге, полный непрофессионализм на всех уровнях, включая писательский, с его чудовищным многословием и затянутостью. Петр Воротынцев в своей книге «Чешский смех» совершенно точно сформулировал – об этом писал и переводчик романа Петр Григорьевич Богатырев, – что роман о Швейке не имеет фабулы, это произведение, в котором действует язык, а сюжет – лишь огромный, чудовищно растянутый фельетон. Считается большим достоинством Гашека, что он никогда не имел черновиков. Признаться, для того чтобы написать такую ерунду, черновик не нужен в принципе, раз есть установка на одноразовость текста. Гашек никогда не перечитывал написанное, не корректировал даже тогда, когда диктовал своему секретарю Штепанеку. При этом сам-то Гашек – человек остроумный, это легко заметить по его опубликованным фельетонам, по замечательным рассказам, по некоторым остротам в безразмерном теле Швейка. Но по большому счету это примерно то же, что и задница, которая очень велика, но совершенно лишена интеллекта.

Сама фельетонность этого романа делает его незаконченность иллюзорной. Заканчивать «Швейка» было не нужно. Роман предполагался в шести частях, написано четыре, причем четвертая не закончена. Чешский журналист, друг Гашека Карел Ванек дописал эти две части («Приключения бравого солдата Швейка в русском плену»), и считается, что хуже, а по-моему – лучше. Текст стал несколько остроумнее, правда, количество дерьма еще увеличилось, возьмем хоть эпизод, где Швейк и его товарищи по плену работают у бородатого русского мужика Трофима Ивановича на расчистке его бесконечного хлева, обихаживают огромных свиней. Количество русской грязи, которое дополняет собой количество австро-венгерского дерьма, делает роман окончательно антивоенным. В финале роман венчается возвращением Швейка в пивную в шесть часов вечера после войны. Фраза эта перекочевала в пафосный советский фильм по сценарию Виктора Гусева, но отсылает нас к швейковской мечте. Ведь всякий солдат мечтает именно о том, что он в шесть часов вечера после войны придет в любимую пивную и сочтет все происшедшее яко не бывшим. Бывшим якобы не с ним.