Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Хемингуэй, может быть, последний писатель XX века, у которого под ногами была твердая почва. Этой твердой почвой был его самурайский кодекс, его мужчинское мужчинство, его до поры лелеемый образ всемогущего Хэма, который может с утра уйти за рыбой и гоняться за этой рыбой по всему побережью, потом вернуться, выдержать боксерский поединок, после этого пойти и надраться, после этого героически заняться любовью и заснуть с тяжелым сознанием, что победитель не получает ничего, – «Winner Take Nothing», так и называется его сборник рассказов 1933 года. Хемингуэй – поэт сверхчеловечности. В Ремарке абсолютно не было мачизма, в нем никогда не было позыва изображать из себя супермена. Самоирония развита у него слишком сильно для того, чтобы изображать из себя Хэма. Ему не нужно было ловить марлина, чтобы почувствовать себя мужчиной. Для него быть мужчиной значило очень сильно любить одну-единственную женщину и никогда не мочь с нею быть. И тотальная, всеобщая победительность Хэма бледнеет перед скромным ремарковским желанием любой ценой прорваться к той единственной, которую никто никогда не заметит. Ремарк вообще старомоден. И вот эта его старомодная человечность – так любил мать, что после ее смерти взял себе ее имя, был Эрих Пауль, стал Эрих Мария; так любил Марлен Дитрих, что после разрыва с ней ушел в двухлетнюю депрессию; был женат всего единожды и был идеальным мужем, – эта человечность чрезвычайно подкупает.

Главная ремарковская тема – это, конечно, тема бездомья, тема абсолютной неприкаянности эмигранта. И проблема эмигранта не в том, что за ним не стоит никакая истина, не в том, что за ним есть какой-то, как сказал Лев Шестов, апофеоз беспочвенности. Ему делать нечего, потому что, чтобы работать, нужен вид на жительство, а чтобы был вид на жительство, нужно где-нибудь работать. Ему тратить нечего, потому что то, что у него было, он давно продал. У него, правда, есть довольно сильные инструменты взаимопомощи, потому что эмигранты поддерживают друг друга, обязательно есть кафе, где они собираются, и в этом кафе обязательно кто-нибудь из русских торгует паспортами. Это тоже проходит у Ремарка красной нитью в трех главных его романах тридцатых – сороковых: «Ночь в Лиссабоне», «Триумфальная арка» и «Возлюби ближнего своего» (1939). Это три вещи об одном и том же, сделанные по одной кальке. В них все насквозь повторяется. Повторяется мысль о том, что русские – самые опытные эмигранты, потому что у них все началось пятнадцать лет назад: «А пятнадцать лет несчастья – это кое-что значит. Можно набраться опыта», – говорит герой «Ночи в Лиссабоне». Россия всегда первой успевает, как фигура на бушприте корабля. Во-вторых, повторяется одна и та же ситуация: как во сне, возвращение к любимой жене, которая живет где-то там, и, хотя знаешь, что тебя там схватят, все равно туда возвращаешься. Ну и всегда повторяется ситуация эмигрантских скитаний, высылки из страны, потому что, как точно говорит герой романа «Возлюби ближнего своего» Людвиг Керн, «ведь границы и есть наше отечество» [94] Перевод Е. Николаева. . Даже сцена перехода границы всегда по какому-то болоту, или по озеру, или по реке во всех этих трех текстах присутствует.

И особенности эмигрантского существования, Ремарком описанные, для всех эмигрантов одинаковы. Тут уже совершенно не важно, внутренний ты эмигрант или внешний, приехал ты во Францию гостить, или приехал ты в Америку преподавать, или спасаешься в Париже от антисемитизма. И всегда этих особенностей пять.

Первая: у тебя очень много свободного времени, тебе совершенно нечем его занять. Ты читаешь, куришь, бытовые мелочи для тебя приобретают огромную роль, и герои Ремарка успевают заметить очень многое и очень человеческое. Они замечают, например, что в наручниках кажется, что у тебя и ноги связаны, очень неудобно идти (кстати, эта мысль есть еще у Лео Перуца в романе 1918 года «Прыжок в неизвестное», поскольку Перуц, в сущности, тоже хронический эмигрант). Они замечают, что в темноте у сигареты другой вкус. Это не каждый может заметить, а только человек, для которого сигарета – это действительно важный акт, акт его свободной воли. Даже Петрок, герой Василя Быкова в «Знаке беды», который «только знает одно – молча дымить вонючей своей махоркой», находит в себе силы сопротивляться.

Вторая особенность эмигранта: невзирая на страшное количество свободного времени, его не покидает постоянное чувство опасности, страха, неопределенности. Он каждую минуту ждет, что за ним придут, что его схватят, что вот-вот разразится катастрофа, и жить в состоянии этой неопределенности настолько тяжело, что, когда наступает определенность, он до известной степени счастлив. Когда его арестовывают, он оказывается в тюрьме как на родине. Когда его задерживают на таможне, он радуется, увидев прежних офицеров, которых уже встречал полгода назад. Этот стокгольмский синдром, ощущение какого-то родства со своими тюремщиками, со своими заложниками, связывает героев в мрачном, довольно трагическом конце романа, во всяком случае, в линии героя «Возлюби ближнего своего» Йозефа Штайнера, бежавшего из концлагеря, куда отправил его гестаповец Штайнбреннер. «Имена наши так подходят друг к другу – Штайнер и Штайнбреннер, – говорит гестаповец. – Посмотрим, что у нас из них получится…» А получилось то, что Штайнер выбрасывается из окна, увлекая за собой своего палача.

Третье, что для состояния эмигранта очень важно, – это его повышенное внимание к физиологическим процессам. Он иначе не может, потому что физиология – последнее, что ему остается. Все абстракции закончились, веры в Бога больше нет, нет ни идей, ни принципов; всплывает где-то далеко, в последних каких-то воспоминаниях оставшаяся родина, уже наполовину погубленная, совершенно уже другая, но и образ родины постепенно размывается. Остается физиология. Поэтому эмигрант Ремарка одержим почти сатанинской похотью, он кидается на любую, она кидается на любого, как герои, скажем, «Жизни взаймы» – гонщик и туберкулезница. Они в любой момент могут погибнуть, поэтому оргазм достигает невероятной силы, и эта страшная предсмертная физиологическая жадность отличает всех ремарковских героев.

Четвертая особенность эмигранта, и это опять-таки принципиально важно: эмигрант, как правило, эмоционально очень лабилен. Он с поразительной легкостью прыгает из восторга в ужас, из отчаяния в смех, и именно поэтому Ремарку так удаются трагифарсовые сцены. В трагедию прорывается жанр плутовского романа, когда герои лихорадочно изыскивают какие-то возможности выжить в тотально чуждом мире. В том же самом «Возлюби ближнего…» двое, старший и младший, перебирают способы заработать, не имея лицензии на торговую деятельность. Один из них торгует туалетной водой фабрики собственного отца, который разорился, другой устраивается в парк развлечений.