Татьяна Ирмияева - Пространство свободы. Литературный дневник

На их осмысление он потратил полгода, бросил университет и заперся в своей каморке, неотступно пытаясь определить, в чем слабость его теории. Он даже был вынужден открыться дочери своей квартирной хозяйки и ради такого случая признал ее своей невестой, чтобы воспользоваться сторонним человеком как испытательным полигоном для своей идеи. Раскольников не мог понять, что его умствованию сопротивляется человеческое в нем, сама жизнь, а когда понял, то взялся за «инвентаризацию» себя. Внутреннее сопротивление он определил как совесть, которая запрещала ему распоряжаться чужой жизнью и предсказывала гибель на этом пути. На это у него были неотразимые доводы: не останавливала же совесть великих людей, не хватала их за руки – иначе как бы они достигли вершин власти? Стало быть, им разрешено было по совести проливать реки крови. Но в отношении себя такой вывод ему был не совсем понятен, когда в теории всё сходится, а в реальности – не совсем. Как совесть свою убедить, чтобы не сопротивлялась? Каким конкретно образом устраняется совесть после устранения Бога? Чем оправдывали себя великие люди? А может быть, и не оправдывали вовсе – нужды не было?

Разговор в трактире с Мармеладовым дает новый толчок течению его мыслей относительно того, что такое совесть и как с ней справиться. Совесть оказывается ничем иным, как предрассудками и страхом, к которым без критики привыкает «подлец-человек», послушно перенимая их от предыдущих поколений. Если суметь преодолеть родовой глупый страх и внушенные воспитанием предрассудки, то это и будет означать свободу воли для действия, освежающего затхлую атмосферу жизни. Свободный бессовестный человек перестает быть «подлецом». И уже с этой точки зрения Раскольников распознает предрассудки и страхи в письме матери к нему об их с Дунечкой планах относительно дальнейшего устройства для всех троих жизни. Он возмущен ее обращением к нему как обыкновенному человеку, более того – взбешён и резко отметает такого рода сотрудничество и параллели. Ему противны «слабость» матери и сестры, их непонимание собственного рабского положения из-за нежелания бунтовать и готовности жертвовать: «О, низкие характеры!» И более всего он сердит оттого, что уже и не представляет себе, как будет жить без осуществления своей сладкой мечты об «освобождении», как ему жить «как все». Впрочем, Раскольникову основные моменты идеи о власти были понятны довольно давно, что и позволило ему изложить их в свое время в статье «О преступлении». В ней два пункта: преступление, разрешенное по совести, не сопровождается «болезнью», но преступление, совершенное без преодоления совести, даже и при отброшенным Боге («Не убий»! ), неизбежно влечет за собой «болезнь» – помрачение рассудка, распад воли, случайность и нелогичность поступков. Все дело в совести – сумел ее отбросить, значит, доказал принадлежность к избранным, собственно к людям, имеющим дар и талант сказать «новое слово». Не сумел – значит, место тебе среди «материала», идущего на создание этого «нового слова». Раскольников рассуждает обо всем этом, как о само собой разумеющейся реальности, при том что все эти представления выдуманы им от начала до конца.

И вот после того, как все стало ясно, после «болтовни», от которой он устал, наступил момент, когда надо было уже или на что-то решиться, или «…отказаться от жизни совсем! …послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушить в себе всё, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!» Ценой нечеловеческого напряжения воли Раскольников добился временного «онемения» нравственного чувства. Он идет убивать и действует машинально, даже мысли его – пустые обрывки, пробуксовка, инерция – не несут в себе никакой информации и не отражают его действительного положения. Даже мелькнувшее: «Не уйти ли?» – это мысль-суррогат неизвестного происхождения, не располагающая никакой дальнейшей аргументацией. Сердце его «стукало». Но «амнезия» длилась недолго, и Раскольников срывается в «болезнь», симптомы которой ему очевидны: после убийства вдруг проснулись чувства – отвращение. Клочки мыслей после возвращения домой. А главное – распад воли: никакого дела не получилось, когда он пришел к Разумихину, чтобы уже поступить в соответствии со своим планом о новой жизни – начать, собственно, восхождение на вершину, деньги у него уже были, и – не смог. «…Я только хотел поставить себя в независимое положение, первый шаг сделать, достичь средств, а там бы всё загладилось неизмеримою, сравнительно, пользой… – говорит впоследствии Раскольников Соне. – Но я, я и первого шага не выдержал, потому что я – подлец! Вот в чем все и дело!» То есть для Раскольникова, порабощенного идеей, человек, не сумевший задавить в себе совесть, – «подлец» и «низшее существо». Кроме того, здесь зародыш того, что возникает, и довольно неожиданно для людей, как побочный эффект реализации благородных целей: убежденность «революционеров» и «реформаторов» во второсортности, низости и никчемности тех, кто отвергает несущую им спасение идею. Убежденность, что такие люди должны быть просто ликвидированы. Для Раскольникова проблема заключалась в том, чтобы ликвидировать себя, свою живую душу, раз уж оказался недостоин великой идеи. Но он борется в надежде «выздороветь». Предпринимает последнюю попытку преодолеть совесть после преступления, устранить ее задним числом. Придерживается довольно наглой и самоуверенной линии поведения при встречах со следователем, не проявляя ни малейших признаков раскаяния. Отказывается от явки с повинной, потому что считает, что миром правит сила в лице Наполеонов и подобных ему тиранов и диктаторов, поэтому перед властью (перед «ними») он ни в чем не виноват, действуя так же, как и «они». Убитую им Лизавету вообще не помнил, прихлопнул, как насекомое, а старуху-процентщицу помнил как свой позор и поражение. Он не смог смириться с тем, что ему права не дано, и все его напряженные метания в последующий после убийства месяц имели целью выправить положение, доказать самому себе, что он, хотя бы и с опозданием, но сумел или сумеет в будущем осуществить задуманное. Вот Сонечке Мармеладовой это удалось, и Раскольников, осознав это, кланяется ей в ноги. Сначала Раскольников воспринимал ее в духе своей теории, что она очередной «подлец-человек», привыкающий ко всему, приспосабливающийся к положению «материала», а потом до него дошло, что она ради своей идеи о благополучии родных смогла убить свою живую душу, переступить через стыд и совесть и уничтожить в себе «подлеца». У нее высокое служение и она право имеет. А он-то и есть этот самый «подлец-человек», и от этой мысли ему плохо: «Если бы только я зарезал из того, что голоден был, то я бы теперь… счастлив был!» Эту его особенность сразу почувствовали каторжане, с которыми он отбывал наказание: «В Бога ты не веруешь! Убить тебя надо!» Страдание Раскольникова, «опричь каторги», и заключается в том, что он понял свою неспособность стать сверхчеловеком.

Читать дальше