Татьяна Ирмияева - Пространство свободы. Литературный дневник

Эмоция и воля – вот с чем вошел Бродский в русскую поэзию:

Бродский сразу заявил о себе как поэт консервативный по отношению к поэтической форме. Его поиски новых выразительных средств шли больше в области освобождения фразы, а не формального эксперимента. Фраза, синтаксически правильная, интонационно выверенная, перетекает из строки в строку, вьется, нигде не теряя смысловой ясности, соразмерности и соподчиненности частей, демонстрируя долгое дыхание поэта, выказывая тайную и явную свободу, а лучше сказать – волю русского языка. У Бродского традиционность способна проникать в глубь явлений и восстанавливать иерархию, когда эмпирический опыт предшествует рождению общего понятия, а не наоборот:

В деревне Бог живет не по углам,

как думают насмешники, а всюду.

Он освящает кровлю и посуду

и честно делит двери пополам.

В деревне он в избытке. В чугуне

он варит по субботам чечевицу,

приплясывает сонно на огне,

подмигивает мне как очевидцу.

Он изгороди ставит. Выдает

девицу за лесничего. И в шутку

устраивает вечный недолет

объездчику, стреляющему в утку.

Возможность же все это наблюдать,

к осеннему прислушиваясь свисту,

единственная, в общем, благодать,

доступная в деревне атеисту.

Новизна художественного мира Бродского заключается в том, что он открыл эстетику интеллектуального пространства. Не случайно, что в такие моменты поэт живет во времена античности. У Бродского нет заемных слов, штампов, но есть переклички – с Мандельштамом, Блоком, Заболоцким. Строфика, длина строк также не являлись для Бродского стесняющим воображение фактором: он расширяет их пространство до пределов, адекватных содержанию, когда мысль, не законченная в одной строфе. а только еще взявшая в ней длинный разбег, переходит в следующую:

Бродскому было свойственно ощущать себя странником по всемирной памяти. Расширение интеллектуального пространства и одновременно его доступности, чтобы все, кто приходит в этот мир, могли приобщиться к нему как единственно возможной форме существования. Античный мир, звезда Рождества, вечность, моря и океаны, ландшафты, вещи, Азия и Европа – лишь частные случаи этой протяженности, вбирающей в себя жизнь во всем ее многообразии и смерть в ее единственной форме исчезновения пространства и воли.

Рекламная группа «NFQ», основанная в России в 1992 году, издала четырехтомное собрание сочинений «одного из ведущих русских прозаиков – Георгия Владимова, писателя, олицетворяющего российскую литературу „высшей пробы“, писателя поколения „шестидесятников“. В четырех томах собраны романы, рассказы, повести, пьесы и критические статьи, созданные Георгием Владимовым за четыре десятилетия творческой деятельности в России и Германии» (автор предисловия – Лев Аннинский). Ну, дождались – рекламная группа, немудрящая аббревиатура которой раскрывается как «Вновь Приобретенное Качество», возвращает России ее блеск и славу, намыкавшиеся по заграницам! Не удержусь, процитирую еще: «Издание полного (на сегодняшний день) собрания сочинений Георгия Владимова – открытие вновь качества его высокой литературной прозы». Томики действительно приятно подержать в руках – подкупает полиграфическая основательность, хотя и достаточно скромная на первый взгляд: серый, «шинельный» цвет обложек, черные буквы, лаконичность оформления намекают на суровость жизни, ее трудности и тяготы, которые пришлось перенести автору.

Знакомиться с прозой Г. Владимова лучше начинать с четвертого тома, в котором помещены его избранные литературно-критические статьи, открытые письма, интервью, выступления. Статьи написаны очень старательно. Видно, что перед автором неотступно стоял образец подобного рода сочинений у Д. И. Писарева и отчасти В. Г. Белинского. Такую критику можно с полным правом отнести к психологической – в ней много внимания уделено раскрытию характеров, мотивации поступков. Подкупает учительский тон статей: начинаешь думать, что критик и сам бы написал пьесу или рассказ, когда бы взялся, и вышло бы у него не бледное подобие действительности, как у разбираемых авторов, а художественное полотно, достойное Ф. М. Достоевского или Л. Н. Толстого.

Теперь интересно обратиться к собственным произведениям Г. Владимова. Первый том составлен из произведений разных лет. Повесть «Большая руда», мягко говоря, разочаровывает – слабая, стиль разваливается в пределах абзаца, предложения. Характер главного героя? Похоже, нет никакого характера и нет никакого героя. Но в постмодернизме автора не заподозришь: вещь сугубо реалистическая, только реализм в ней сплошь от большой начитанности. Материал вполне уместился бы в очерк о начале промышленной добычи железной руды на Курской магнитной аномалии. К достоинствам можно отнести то, что автор показал себя здесь мастером детали, пейзажа, каких-то мелких наблюдений над окружающими вещами, а также очень правильный, чистый русский язык (видимо, семейное – родители, как сказано в автобиографии, учителя русского языка и литературы). Но характеры не удались совершенно, люди выдуманы от начала до конца, они даже не манекены, а их тени. Слегка настораживает, что нейтральный, сухой или неприязненный тон повествования сразу теплеет, когда автор начинает описывать природу, вещи или животных. Современники приняли повесть хорошо, несмотря на все ее слабости и очевидное влияние Э. Хемингуэя, которому в те годы повально подражали все начинающие литераторы. «После успеха моей повести, – вспоминал Г. Владимов, – все бросились писать про шоферюг – В. Шукшин, в частности». Не берусь судить, так ли оно было на самом деле, но привожу эти слова как характерные – при дальнейшем знакомстве с писателем постепенно выясняется, что он отлично умел защитить себя, даже свои промахи и провалы мог подать с положительной стороны, которая, похоже, была видна ему одному.

Негативное ощущение от «высокой прозы» Г. Владимова усиливается при чтении рассказов, помещенных вслед за повестью, но написанных несколько ранее. Может, потому и впечатление похуже – повесть все-таки отражает некоторую работу автора (и редактора) над проблемами чисто писательскими: есть попытки выстроить характер, сюжет, освоить технику. Первый рассказ «Все мы достойны большего», в целом автобиографический, удивляет детским эгоцентризмом главного героя. По исполнению эта прозаическая штудия находится за пределами литературы, хотя и не без ярких блесток-деталей. Второй рассказ «Мы капитаны, братья, капитаны…» – окончательно проясняет отношение автора к людям: они ему неинтересны. Их жизнь-возня вызывает у героя брезгливое чувство. Герои рассказов у Г. Владимова – лишь социально обозначенные тени. Все эти шофера, буфетчицы, бичи и капитаны постоянно саморазоблачаются, высказывая к месту и не к месту свои «заветные» мысли – корыстные, мелкие и подлые.