Татьяна Ирмияева - Пространство свободы. Литературный дневник

Конечно, заметно влияние Ф. М. Достоевского. Общеизвестно, что русская классическая литература XIX века в немалой степени повлияла на западноевропейскую, но европейские писатели восприняли некоторые особенности русских классиков (особенно Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского) как некие приемы. Один такой «прием» можно отследить в романе Селина – это желание героя выкрикнуть «последнее» слово, дойти до мучительства, до душевного самоистязания в поисках «истинного» определения происходящего вокруг и судьбы в целом. При этом, несмотря на исступленность «речи», сам герой – существо весьма расчетливое: он постоянно заботится о своих доходах, покупает и перепродает (или выгодно обменивает) лекарства, предусмотрительно делает шаги к тому, чтобы обезопасить себя и жену в будущем. И все это на фоне ужасающего бедствия, поражения в войне, от которого все вокруг обезумели.

Герой романа, несомненно, индивидуалист: он ничего не хочет знать о других. Его отношения с миром выражаются формулой: «я и все остальные, с которыми я не имею ничего общего». Нужно только посмотреть на эту толпу – визжащую, грязную, тупую, и вы перестанете уважать людей. Это же какое-то стадо! Но герой при этом забывает, что на сторонний взгляд и он точно такой же. Вот здесь и стоит задуматься над тем, а что за личность изображена в романе? Неужели автор взялся за перо только для того, чтобы выставить людей ничтожествами? И приглядевшись, начинаешь понимать, что Селин создает портрет современника. Кричащего о своей невиновности, непричастности, обвиняющего всех вокруг, оплевывающего и проклинающего тех, кто «погубил» его жизнь, кто преследует его. В итоге перед нами портрет целого поколения, лейтмотивом которого является утверждение: да, мы совершили немало преступлений, но ответственности за них нести не можем, поскольку была такая сила (нацизм, фашизм), которая нас заставляла, а сами по себе (о, дайте нам свободу поступать в соответствии с нашей доброй волей!) мы совершенно безобидны, слабы, мы никому не можем навредить! А как мы любим животных, как опекаем бездомных кошек и собак!..

По воспоминаниям современников, Луи-Фердинанд Селин производил впечатление мизантропа. Но, судя по его роману, он был весельчаком: кому еще придет в голову такая тонкая насмешка над «безобиднейшим» существом – человеком XX века, который «совершенно не при чем» во времена жесточайших режимов и войн?

Этот японский писатель начинал как поэт, затем перешел на прозу, имевшую большой успех, а в конце жизни обратился к драматургии. Кобо Абэ отличался удивительной плодовитостью и «ровностью таланта». Его произведения переводились в СССР, видимо, не последнюю роль в этом сыграло то обстоятельство, что Кобо Абэ состоял в коммунистической партии Японии, из которой он, правда, вышел, и стал диссидентом после известных событий в Венгрии.

Романы Кобо Абэ – об «абсурде», хотя, к слову сказать, у Н. В. Гоголя обращение носа в генерала-чиновника почему-то расценивается как юмор. Романы «Женщина в песках» и «Чужое лицо» посвящены одиночеству. Для главных героев путь к людям потерян, а вернуться нельзя, поскольку «единственность» этих героев отнюдь не социальная, а вполне метафизическая: «Теперь я всегда успею это сделать, зачем же торопиться», – рассуждает попавший в песчаную западню ученый, а другой совершает преступление, чтобы навсегда остаться в своем одиночестве. При этом для критиков Кобо Абэ не «индивидуалист с сумеречным сознанием», а живописатель «ужаса буржуазных общественных отношений». Романы статичны, что обусловлено общим свойством идей застревать в каких-то точках человеческого существования, и выдержаны как будто в черно-белых тонах. Если у Л.-Ф. Селина отсутствие развития внутреннего мира у главного героя искупается бурным потоком живой речи, то у Кобо Абэ нет даже попытки преодолеть эту странность. Хотя герои романов Кобо Абэ также заняты решением глобальной проблемы XX века: как уйти от ответственности за происходящее? Как «уйти из жизни», но так, чтобы продолжать наслаждаться ею? Как получить свободу рук и при этом ни перед кем не отчитываться? Романы Кобо Абэ были бы нестерпимо скучны, если бы автор искусственно не создавал напряжения умолчаниями, недоговоренностями, паузами. Принцип отношений человека с миром, выраженный формулой «я и все остальные», с таким блеском обыгранный у Л. Ф. Селина, Кобо Абэ воплотил с намеками на высокую трагедию.

Сборник рассказов Юрия Буйды «Прусская невеста» можно приветствовать как возвращение рассказчика в большую русскую литературу. На фоне современной прозы, лирической, а не эпической, и потому не отличающейся особым сюжетным разнообразием, рассказы Ю. Буйды дарят читателю атмосферу старинного чтения, когда еще не было электронных записывающих и воспроизводящих устройств. Но бездушная техника, сохраняя информацию, вместе с ней записывает и засоряющие память и воображение шум и треск мира в виде радиопомех или обесценивающей всеядности виртуальной памяти Интернета. Величайшая ценность искусства – структурное единство как метафора оценивающей способности сознания – в современной прозе чаще всего смазана или вовсе отсутствует.

Структурный центр сборника – городок, поселок городского типа, некое поселение с поселенцами, административно хозяйственная единица, почти неразличимая на карте. Именно таким ничтожным и неразличимым должен был стать Город, имеющий семисотлетнюю историю, славную и героическую, но не нашу . В советском государстве таких Городов нет и не должно быть никогда. История есть у этого государства, у его руководителей, но не у города, а тем более не у семьи или человека. История как память – это извращение и буржуазная рефлексия. Таков зачин сказа Ю. Буйды о времени и судьбах тех, кто после войны был переселен в Калининградскую область.

Автор обладает способностью достигать жизнеподобного единства на десяти страницах рассказа, на полутора и даже на половине страницы. Все они, за малым исключением, одинаково интересны и по-настоящему увлекательны. Ю. Буйда умеет несколькими выразительными штрихами обрисовать главное в человеческом характере и обстоятельствах его жизни. Впервые за много лет так просто и открыто вьется лента повествования по изгибам человеческих душ – растерзанных, испуганных или потерянных. Но человек живет, есть у него душа или нет, и он все равно должен находить ответы на самые главные вопросы: кто я? зачем я живу? С них начинается история, с них начинается судьба. То, что повествование так скоро выводит читателя на размышления о главных вопросах бытия, – вполне в русле традиции русской литературы. И дело не в авторе, а в героях рассказов. Это им не интересно все, что не касается нравственной стороны бытия, и не потому, что они такие интеллектуалы, а потому что именно эта сторона бытия неразрешима в данных жизненных обстоятельствах .