Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Совокупность этих элементов придала на данном этапе «теоретикам» первостепенное значение в руководящих коммунистических группах, как в национальных, так и в международной, чего никогда не будет в последующие годы. И все же эта их роль теоретиков ограничивалась совершенно определенными рамками. Нельзя сказать, чтобы русская партия, которая считалась руководящей в политическом и организационном планах, выполняла роль признанного лидера (причем в течение относительно длительного времени) и в области теории [1117]. Если Раджоньери сумел восстановить процесс формирования марксизма II Интернационала, проанализировав «Нойе цайт» [1118], то провести аналогичное исследование в отношении III Интернационала 20-х годов, опираясь на журналы «Большевик» или «Под знаменем марксизма», не представляется возможным. Вследствие этого и роль «теоретика» – фигуры, которую в самом начале своего существования III Интернационал унаследовал от II Интернационала, – была, как заметил еще Раджоньери, в корне иной: «Авторитет Каутского в СДПГ объяснялся признанием важности того, что его теория играла роль идеологического посредника в решении проблем политического руководства» [1119], тогда как авторитет того же ранга руководителей в русской партии, Бухарина, например, или Тальгеймера в КПГ, объяснялся в неменьшей степени их функциями руководителей партии. Кроме того, рядом с «теоретиком» в III Интернационале постепенно утвердилась фигура так называемого «специалиста»: это люди вроде Варги, не имевшие политического веса; их направляли для того, чтобы они в соответствии со своей компетенцией занимались каким-то определенным вопросом (как, например, Варга экономикой) и поставляли, так сказать, «сырье» для общих теоретических выводов, которые оставались в ведении «политиков». Так, категория «целостности» (totalitá), в которой наиболее строгие критики теоретического упадка II Интернационала видели основу возрождения «творческого марксизма» [1120], в действительности была отвергнута практикой «разделения труда».

Вторым этапом можно считать период между 1924 и 1929 годами. Для него характерны очень разные и противоречивые тенденции. Именно на этом этапе приводится в систему и принимает все более догматическую форму «ленинизм», определяемый как «марксизм эпохи империализма и пролетарской революции», причем отдельные положения учения Ленина обретают теперь вид жесткой схемы; при этом ленинизм оказывается в некотором роде симметричным искусственно выделенному «троцкизму» – концентрированному выражению антибольшевистских тенденций внутри рабочего движения. Кроме того, в эти годы исчезает почва для разработки в разных местах марксистской теории в результате официального отлучения «люксембургианства» (1925 год), априорного разрыва со всеми формами «westeuropäischer Kommunismus» (западноевропейского коммунизма) [1121], всестороннего (или считавшегося таковым) разрыва со всеми формами марксизма II Интернационала. Теперь «всемирная партия революции» отличается прежде всего своей идеологической монолитностью («всемирная партия ленинизма», по выражению Зиновьева на V конгрессе) [1122]. В процессе большевизации коммунистического движения, как отмечал Корш, «центральную роль играла также чисто философская идеология, которая выдавала себя за возрожденную истинную, а не фальсифицированную марксистскую философию и на этой почве пыталась дать бой всем прочим философским течениям внутри современного рабочего движения» [1123]. В результате такой замкнутости именно в эти годы дает о себе знать аналитическая неэффективность концепций, которые использует Коммунистический Интернационал для определения эволюции капитализма («относительная стабилизация», «период упадка» и т.д.), что показывает трудность или нежелание понять главные черты западных обществ (иногда о них просто умалчивается) и использовать фрагментарные эмпирические поиски и политические поражения для новых теоретических выводов [1124].

С другой стороны, для 1924 – 1929 годов характерны также явления, которые находятся в противоречии с представлением о прямолинейном и необратимом стремлении к догматической строгости. Подобно вульгаризации марксизма во II Интернационале в 90-е годы прошлого века, с появлением «марксизма-ленинизма» марксизм во второй половине 20-х годов нашего века не только подвергается искажению , он еще и утверждается , то есть пропагандируется и распространяется в новых географических областях и социальных движениях, которые были раньше вне сферы его действия. Именно кампания большевизации коммунистических партий – об этом небесполезно напомнить – явилась импульсом для новых публикаций и переизданий большими тиражами классиков марксистской литературы [1125]и беспрецедентных усилий, направленных на создание «системы коммунистического воспитания», которая включает такие формы, как самые разнообразные вечерние, воскресные, заочные школы и т.д. [1126]Несмотря на вульгаризацию, а иногда и на цензуру, марксизм III Интернационала проникает и распространяется среди широких социальных слоев и является стимулом для новых теоретических разработок, главным образом в колониальных и полуколониальных странах.

Кроме того, в Советском Союзе этот период нэпа, во время которого – и это все детальнее отражают многие обстоятельные исследования последнего времени – марксистская мысль еще бурно развивается в первой социалистической стране и характеризуется в разных областях сопоставлением и разнообразием точек зрения; это период, когда достигает зрелости теоретическая мысль Бухарина по основным вопросам, касающимся структурных изменений капитализма и государства, изменений социологического состава рабочего класса, характера и революционного потенциала обществ колониальных и полуколониальных стран [1127]; это период, когда, несмотря на множество трудностей и замалчиваний, формируется то, что Хобсбом назвал «новым взглядом на стратегию перехода к социализму» [1128].

В общем, на этом этапе фигура «теоретика» утрачивает прежнюю значимость в коммунистическом движении. Не последней причиной этого упадка является та быстрота, с какой меняется политическая судьба руководителей в вихре фракционной борьбы, и последующая «недействительность» теоретических разработок тех, кто потерпел поражение. В результате совершенно незаслуженную роль начинают играть посредственные теоретики вроде Мартынова, которые специализируются на пустом повторении канонических формул «ленинизма»; возрастает роль «экспертов», которые, однако, меньше, чем прежде, отваживаются на самостоятельные разработки или, если и решаются на это, беззастенчиво приспосабливают их к требованиям политической конъюнктуры.